Она пробовала выходить – потому что к вечеру становилось невыносимо, но в коридорах к этому времени уже гасили свет и замок казался необитаемым. Она поднималась на верхнюю площадку – «крышу», – окружëнную массивными квадратными зубцами, и смотрела в чернильную пустоту. Дома она жила довольно далеко от побережья – насколько это возможно на острове, пусть даже таком большом, – и любила иногда бывать на море с друзьями или с парнем, купать босые ноги в прибое, слизывать соль с губ, внутренне вздрагивать от грохота стихии, замирать в восхищении перед огромным и бескрайним.
Оказалось, что два месяца жить лицом в пустой горизонт ни капли не романтично. Набегающие волны будто стачивали что-то в душе, хватали и утаскивали в прожорливую глубину, снова хватали и снова утаскивали, с каждым разом оставляя всё меньше…
Она пробовала думать о доме. Вспоминала Ойса – бархатный голос, тëплые карие глаза, сдержанную улыбку, зачёсанные набок волосы, широкие плечи, крупные мягкие кисти рук… Ничего больше узнать о нëм она не успела. И злилась – на Каэлид, на короля и королеву, на заговор – за то, что вторглись в еë жизнь, которая как раз начинала налаживаться. Что будет, когда она вернëтся? Ждëт ли еë Ойс? Вряд ли: они даже не успели ничего друг другу пообещать. Значит, придëтся ещë раз начинать всë заново. И это ладно, но лучше бы поскорее: отсутствие личной жизни совсем не помогало переносить ссылку.
Она вспоминала Таваса Вальдероя – дело давнее, она знать не хотела, где он сейчас, но в памяти навсегда остались его иллюзии, и теперь они согревали знанием, что порой всё бывает хорошо. Одна из любимых: нагретый солнцем прилавок с фруктами на оживлённом базаре, гул голосов, резкие крики зазывал и ругань, тяжёлый запах благовоний, пряностей и тёмно-розовой малины перед самым лицом. В левую грудь упиралась дыня, под бёдрами перекатывались мандарины. «Груши-то побитые какие», – сетовал кто-то над головой, а она сжимала случайно попавшую в руку сливу, и липкая мякоть текла между пальцев. Или эта: они только вдвоём качались на волнах посреди океана, прямо на воде, она лежала на спине и откуда-то знала, что под ней невообразимая тёмная бездна. Вода плескалась у самого лица, грозясь в любую секунду захлестнуть, залить солью ноздри, утянуть во тьму, куда не достаёт солнце. Грудь холодил настоящий страх, она боялась лишний раз шевельнуться, но когда, не удержавшись, всё-таки запрокидывала голову в холодную зыбь, бездна не нападала, не бросалась в лицо, а растекалась тёплой невесомостью.
В замке тоже был иллюзионист – господин Кайтель, не такой старый, как другие, приятной и ухоженной наружности, но очень уж пресный и равнодушный с виду. Любит ли он выделывать что-то подобное? Фантазировать можно сколько угодно – без эфира её отделяет от людей невидимая толстая стена. О чём они думают, чего хотят? Как здесь оказались и почему не бегут отсюда? Можно ли их об этом спросить? Да и как они, вообще-то, относятся к ментальным магам из недружественной страны?
Одна надежда – весьма хлипенькая – оставалась на Джейсона. Господин Макдуф – милый и заботливый, но очень занятой – сказал: «Он весь в твоём распоряжении, не стесняйся обращаться с любыми вопросами». О, она не стеснялась. Ещё бы он отвечал как следует! Дома она старалась избегать таких – «проблемных», как она их называла: закрытых, больше заинтересованных в своих тёмных тайнах, чем в окружающих людях… Спору нет, есть в них что-то притягательное, но стоит ли ломать голову над загадкой, если разгадка может тебе не понравиться? Ну а сейчас ей в любом случае не хватило бы времени – не будет же она сто лет тут торчать.
