Дитя-императрица со злорадным удовольствием таращилась на одну из тех, кто взял ее в плен. Она часто пользовалась своей нечеловеческой холодностью и скованностью для того, чтобы унижать всевозможных просителей – тех, кто являлся с покаянием или жаждал возвышения. Такие чаще приходили к ней, чем к ее брату. Анастасия, если нужно, могла сидеть не шевелясь и не моргая хоть несколько дней. Она погрузилась в смерть в возрасте двенадцати лет, и что-то детское осталось в ней до сих пор: она любила наблюдать за играми. Ее неподвижный, застывший взгляд, конечно же, действовал на обычных живых людей. Очень могло быть и так, что за четыре часа она могла этим взглядом «достать» даже женщину-рикса. Она нервничает? Что ж, очень хорошо. В те решающие секунды, когда придет спасение, эта нервозность может оказаться не лишней.
В любом случае, заняться больше было нечем.
Увы, захватчица-рикс тоже демонстрировала нечеловеческую выдержку – наверное, непросто было столько времени целиться из бластера прямо в голову Императрицы. Дитя-императрица на мгновение представила себе ранение в голову с расстояния менее двух метров. О реанимации не могло бы быть и речи: головной мозг попросту испарился бы. И вообще – после того, как отбушевал бы смерч плазмы, от тела Императрицы выше талии мало бы что осталось.
К ней пришла бы окончательная смерть – не приносящая ни возвышения, ни власти. После существования в течение шестнадцати веков по абсолютному времени (но по субъективному, за счет странствий – только в течение пяти веков) Императрица могла наконец погибнуть. Первопричина существования Империи могла исчезнуть.
А Императрица, несмотря на то что она, в привычном смысле, была лишена каких-либо желаний, как их лишен айсберг, очень не хотела, чтобы такое случилось. Не так давно она сказала брату при встрече обратное, но теперь понимала, что говорила неправду.
– Теперь зал – под надзором имперской разведки, миледи, – услышала голос Императрица.
– Значит, уже скоро, – еле слышно произнесла она.
Рикс склонила голову набок. Эта мерзавка все время прислушивалась к шепоту Императрицы, как бы тихо та ни произносила слова. Будто пыталась подслушать: наверное, думала, что и вправду услышит, что говорит невидимый собеседник Императрицы. А может быть, она попросту была озадачена и гадала, что означает этот разговор пленницы самой с собой. Вероятно, думала, что та сошла с ума.
Но собеседник, «поверенный» Императрицы, был необнаружим – вернее, его можно было бы обнаружить только с помощью очень тонкой и смертельно опасной операции. Нервная система Императрицы и ее симбиант Лазаря были опутаны наносетью, нити которой были вплетены в нее, будто ленты в волосы. Эти нити были неотличимы от органов тела и сотканы из дендритов, снабженных императорской ДНК. Иммунная система Дитя-императрицы не только не отторгала имплантат – она добросовестно оберегала его от болезней, хотя с чисто механической точки зрения устройство являлось паразитом и пользовалось энергией хозяина, не выполняя при этом никаких биологических функций. Однако устройство нельзя было назвать нахлебником – нет, у него тоже была причина жить, существовать.
– А как Другой? – спросила Императрица своего «поверенного».
– Все хорошо, миледи.
Императрица едва заметно кивнула, не спуская глаз с женщины-рикса. С Другим все было хорошо уже почти пятьсот субъективных лет, но в эти странные, почти мучительные мгновения было приятно в этом убедиться.
