– Ваша светлость, он мечтал о миссионерской службе в далекой Индии, – сказал отец Николай за своего оробевшего молодого собрата.
Об этой юношеской мечте отца Андрея знали лишь избранные. И сейчас отец Николай выдал его с головой именно царевичу, которым тот втайне восхищался и искал в нём черты героев из прошлого.
– Так ли оно? – спросил царевич отца Ланиция.
– Да, ваша светлость, – тихо ответил капеллан и добавил: – Но Господь Бог счёл нужным лицезреть меня в не менее загадочной Московии.
– Патер Андрей, насмотришься на Московию, насмотришься! И на монахов её насмотришься! – ухмыльнулся царевич. – Ленивых, зажиревших! А уж пьют-то! Чарке молятся! Ха-ха-ха! – расхохотался он. – Все пороки людские там, по монастырям, собрались! Так что Индию свою ты зря променял на Московию!..
– На всё воля Божья, – смиренно отозвался отец Андрей, склонив голову под взглядами сидевших за столом.
И Юшка невольно заметил, что у молодого капеллана отрастает реденькая бородка. Ну совсем как у послушника из Спасо-Ефимьевского монастыря. С тем он познакомился, когда только-только постригся, после того как бежал со двора князя Черкасского, где служил дворецким. Он спасался от погрома Годуновым боярских дворов Романовых и их родственников, в том числе и Черкасских. И постригся он только для того, чтобы вернее спрятаться от царских сыщиков, рыскавших повсюду, отлавливая беглых боевых холопов Романовых и Черкасских. Он боялся показаться где-либо в одиночку. И чтобы не привлекать внимания чужих глаз, он затесался в среду монашеской братии, всегда ходил с кем-нибудь из иноков. Знал он, по рассказам деда Замятни, что Грозный поголовно истреблял боярскую дворню, если вставали на защиту хозяина, оказывали сопротивление государевым стрельцам. А чем Бориска-то лучше?.. Немного отошёл он только в келье у деда Замятни, в Чудовом монастыре. Правда, и там не задержался. Вскоре попал в переписчики к патриарху Иову. Всё из-за того же: Господь Бог наградил рукой твёрдой, умелой, изящно выводившей письмена. Иногда оказывался в свите патриарха, бывал с ним и у государя на сидениях. Глаз не поднимал, но видел всё, приглядывался, слушал, запоминал речи Годунова: яркие, заманчивые, порой тревожные, интуитивно чувствуя, что они ещё когда-нибудь пригодятся ему…
Отпустив своих советников, он вышел из приказной избы с Бучинским и Меховецким. И они пошли к Молченскому монастырю, расположенному тут же, в городских стенах. Там, у дверей церкви во имя Спаса, Меховецкий оглянулся, посмотрел, нет ли поблизости кого-нибудь из посторонних.
– Всё чисто, – сказал он. – Идёмте…
И они быстро заскочили в церковь.
Там было тепло. Тогда как на дворе стоял, пощипывал мороз.
Войдя в церковь, Меховецкий даже не взглянул в сторону иконостаса, возвышавшегося посреди храма под самый его почему-то низкий потолок. Он уверенно завернул налево, где был закуток для просвирницы.
А он, Юшка, пошёл за ним. Позади него, также молча, последовал Бучинский.
Они прошли к боковому приделу. Там была лестница. Она вела на второй этаж церкви, как сразу же сообразил он, Юшка, обратив внимание на низкий потолок храма. И они поднялись по этой лестнице на второй этаж.
Поднявшись туда, они увидели ещё один храм со своим иконостасом в глубине просторного помещения. Но и тут они не пошли внутрь помещения, снова свернули налево, прошли пару шагов и остановились у небольшого шкафчика, плотно прилегающего к стене. На этом шкафчике, на его полках, лежали свечи, стояло медное позеленевшее до черноты старое кадило, валялись ещё какие-то перья и всякая иная церковная рухлядь.
