Введение в современное православное богословие - страница 17

Таким образом, православное богословие в целом придерживается оптимистического понимания Священного Предания, потому что оно исходит из принципиальной непогрешимости Церкви – и не в смысле непогрешимости ее как организации, но в том смысле, что хотя ереси и заблуждения и могут на какое-то время найти себе место в Церкви, навсегда они не закрепятся. Но эта убежденность в богоданное™ и одновременно человеческом характере акта вдохновения все же не исключает для нас возможности видеть его человеческую ограниченность и обусловленность. Это дает возможность применения исторической критики, как правило, весьма умеренной.

Началась критика с анализа достоверности исторических сообщений и литературной традиции. Когда о. Иоанн Мейендорф на конференции православных и дохалкидонских древневосточных церквей в Женеве (1970 г.) предостерег от «соборного фундаментализма»[89], ему на это никто не стал возражать. «Фундаментализм» настолько же чужд православной традиции, как и сверхкритичность. И сказанное относится как к оценке соборов, так и к Священному Писанию. Несколько лет тому назад немецкий ученый Хайнц Оме обратил внимание на то, что VII Вселенский Собор при пересмотре святоотеческих цитат в деяниях иконоборческого собора в Иерее проделал образцовую критическую научную работу[90].

В целом, однако, отношение к историко-критическим занятиям Священным Писанием во всем православном мире осталось не разъясненным. Ведь даже о. Сергий Булгаков в том, что касается метода исторической критики, так и не отважился expressis verbis (ясно, недвусмысленно. – Ред.) довести до конца все возможные и вероятные выводы из своего учения о Богодухновенности. Робкие попытки российского исторического богословия (до 1917 г.) перенять историко-критическую экзегезу остаются в целом еще не изученными[91]. Последовавшая тогда осторожная открытость по отношению к историко-критическому мышлению так и осталась в общем достоянием одного православного Запада, а на Востоке его все еще и не приняли, и не подвергли принципиальному осуждению. Несомненно, для мышления, ориентированного больше на богохваление с его тенденцией к гиперболизму, довольно трудно вступить на путь поисков исторически надежного минимума. Здесь, правда, перед нами всего лишь затруднения, а не принципиальные препятствия, – о чем свидетельствуют уже упомянутые выше рассуждения сербо-американского богослова Веселина Кесича[92].

Для настоящего изложения вопрос допустимости критических методов играет совсем другую роль. Отношение православия к историко-критическому методу остается не разъясненным, и в этом показательна позиция о. Сергия Булгакова, который, с одной стороны, признавал критические методы, но, с другой, иногда энергично отвергал их, никак при этом не обосновывая различия в своих подходах[93].

Амвросий (Ключарев), архиеп. Полное собрание проповедей с приложениями : В 5 т. Харьков : Совет Харьк. епарх. жен. училища, 1902—1903.

Василий (Кривошеин), архиеп. Преподобный Симеон Новый Богослов, 949—1022. Paris : YMCA-Press, 1980. 358 с.

Глубоковский Николай Никанорович. Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. Варшава : Воскресное чтение, 1928. 116 с.

Гнедич Петр, прот. Догмат искупления в русской богословской науке, 1893—1944. М. : Изд. Сретенского монастыря, 2007. 493 [11 с.