Введение в современное православное богословие - страница 21
Что же означается тем, что Моисей пребывает во мраке, и в нем только видит Бога? Ибо повествуемое ныне кажется несколько противоположным первому Богоявлению[100]. Тогда Божество видимо было во свете, а теперь – во мраке. И этого не почитаем выходящим из ряда представляющегося высшему нашему взгляду. Учит же сим слово, что ведение благочестия в первый раз бывает светом для тех, в ком появляется. Почему представляемое в уме противоположно благочестию есть тьма, а отвращение от тьмы делается причастием света. Ум же, простираясь далее, с большею и совершеннейшею всегда внимательностью углубляясь в уразумение истинно постижимого, чем паче приближается к созерцанию, тем более усматривает несозерцаемость Божественного естества. Ибо оставив все видимое, не только, что восприемлет чувство, но и что видит, кажется, разум, непрестанно идет к более внутреннему, пока пытливостью разума не проникнет в незримое и непостижимое, и там не увидит Бога. Ибо в этом истинное познание искомого; в том и познание наше, что не знаем, потому что искомое выше всякого познания, как бы неким мраком, объято отовсюду непостижимостью. Посему и возвышенный Иоанн, бывший в сем светозарном мраке, говорит: «Бога никтоже виде нигдеже» (Ин 1:18), решительно утверждая сими словами, что не людям только, но и всякому разумному естеству недоступно ведение Божией сущности. Посему Моисей, когда стал выше ведением, тогда исповедует, что видит Бога во мраке, то есть тогда познает, что Божество в самом естестве Своем то самое и есть, что выше всякого ведения и постижения.
Ибо сказано: «вниде» Моисей «во мрак, идеже бяше Бог». Кто же Бог? Тот, Кто «положи тмузакров Свой» (Исх 20:21; Пс 17:12), как говорит Давид[101].
Св. Григорий Нисский учит о невидимости Божественной природы, о непознаваемости Бога и о непостижимости Его сущности. Но св. Григорий говорит не просто о «не-ви́дении», но о «ви́дении в не-ви́дении», и это потому, что тайнозритель-мистик – а прообразом мистика Григорий считает Моисея – может «пытливостью разума проникнуть в незримое и непостижимое, и там – увидеть Бога»[102]. Это напряженное, парадоксальное соотношение познания и не-познания, света и тьмы как раз и должна выразить икона Преображения.
Не на всех изображениях Преображения Господня мы видим яркие лучи света, бьющие из темного центра, как на упомянутой синайской мозаике, на воспроизводимой нами новгородской иконе Преображения XV в. (ил. 1) и на многих других иконах Преображения. На синайской мозаике эти лучи широкими полосами охватывают пророков Ветхого и апостолов Нового Завета. На новгородской иконе золотые лучи сияют из тьмы, и три широких столпа света настигают учеников, распростершихся на земле. На новгородской иконе Преображения XV в. пророкам Моисею и Илии позволено даже вступить в сияние Христа. Еще яснее этот характерный признак виден на традиционной иконе Воскресения (ил. 2). Христос вторгается в царство смерти, попирает разбитые врата адовы и из гробов привлекает к себе Адама и Еву, а с ними и все человечество, – Он допускает их вступить во внутренний, темный ореол, или мандорлу, и этим позволяет причаститься к Своей славе[103].
Синайский образ был написан за много веков до споров, которые потрясали Православную Церковь Византии в XIV в.; новгородская икона моложе синайской почти на тысячу лет, и она уже отражает их влияние. Я имею в виду исихастские споры, разгоревшиеся в связи с истолкованием природы света Преображения Господня на горе Фавор. Афонские монахи усматривали смысл своей молитвы в ви́дении Фаворского света. Он становился им доступен в покое (исихии) созерцательной молитвы, состоявшей у них в постоянном призывании имени Иисуса. Тот свет, который они видели в мистическом светозрении, был, по их мнению, светом нетварным, истекавшим из самого Бога
Похожие книги
