Читать онлайн А. Зеличенко - Введение в высшую психологию

Писать на русском или на английском?

Естественно, мой русский лучше, и никакой редактор не сделает мой английский «материнским языком». Но дело не в этом. На каком языке психологи больше готовы читать о таких идеях?

Конечно, англоязычный профессиональный мир намного впереди, и, казалось бы, там и должны быть читатели у «Введения». Но предыдущие мои попытки обращения к этой аудитории не были удачны. Да и не только мои – редко когда свежие идеи прорастают на этой почве быстрее, чем через 50—100 лет после их появления. Американцы мало сензитивны к тому, что не стало технологией и в чем они не видят возможности для технологизации. Неважно, на каком языке это написано.

А тут разговор пойдет не просто не технологичный – антитехнологичный. Разговор о том, что технологичная психология бессильна. Покушение на святое. Нет, у английского текста в ближайшие десятилетия много читателей не будет.

А на русском? Может, лет сорок назад это и вызвало бы интерес какой-то группы. Но сегодня – после тридцати лет культурной деградации?.. Когда головы людей с дипломами озабочены одним – как добыть денег?!. Нет, и здесь нет читателей.

Сегодня нет. Но они появятся. В этом как раз сомнений нет. Только вот жить в эту пору… Впрочем, это как раз неважно.

Подобные размышления и привели к тому, что первое более-менее систематическое изложение этих идей я начал в форме писем (опыт Флоренского дразнил) правнуку. Тогда, в конце 2012-го года, когда замысел этой книги еще только забрезжил, я решил публиковать письма правнуку на странице Фейсбука (эта страница и сейчас есть – https://www.facebook.com/PsihologiaKakoyOnaBudet), собирать вопросы, давать на них ответы и так двигаться вперед. В общем – писать интерактивную книгу. Таким был замысел.

Только из этого ничего не вышло – какие-то читатели появлялись, но вопросов не было. Зато были написаны сами письма – 22 письма к правнуку. Которые в этой книге «разбавляют» текст. Прочтет эти письма правнук вряд ли раньше, чем лет через пятьдесят. Но, чтобы ему было что читать через пятьдесят лет, написать это нужно сейчас.

А язык? Конечно, тот, на котором текст получится лучше. Значит – на русском.

Психологи не любят говорить, что чего-то не знают или не могут – снижается самооценка. И – доходы. Тем более неприятно признавать, что не знаешь и не можешь ничего. А это часто так и есть, особенно среди молодых.

Эта книга для тех, кто хочет знать о душе (психике; когда речь идет о человеке, я использую оба термина взаимозаменяемо, почти как синонимы) больше, чем ничего. И хочет понять, что с ней, с психикой, делать можно и нужно, а чего ненужно и нельзя. Чтобы не обманывать ни людей, ни себя. И стать, а точнее – становиться, настоящим психологом в той мере, в какой это возможно. В большой мере, хотя и не такой большой, как этого хочется в юности.

Кризис психологии длится столько, сколько существует она сама. Проявляется он в невозможности сделать то, что хочется, то, что от психологии ждут. Психология не решает и не может решить задач, которые она ставит перед собой и которые перед ней ставят другие.

Скажу мягче – решает. Но мало и плохо. И потому она мало полезна, а часто и бесполезна вовсе. Иначе и быть не может, потому что вопросы психологии задают бессмысленные, а задачи ставят нерешаемые. То, что от психологии хотят, сделать нельзя, а то, что психология может, мало кому нужно (особенно, если речь идет о долгосрочном, а не сиюминутном «нужно»). Потому что вопросы, на которые способна отвечать психология (правда, и на них не слишком точно), – вопросы второстепенные. А дела, которые может делать психология (правда, опять-таки не слишком хорошо), – дела малозначительные, мелкие, не главные дела.

Расширяются ли возможности психологии со временем по мере ее развития? Расширяются. Но опять-таки – несильно. И по большому счету за последние 100 лет расширились мало. Фрейд, бихевиористы заложили основы, гештальтисты их немного раздвинули. Что-то мы узнали о когнитивных процессах. Что-то – о психофизиологии. Что-то – о дифференциальной психологии личности. Многое остается только намеченным, угаданным, но неразвитым – Юнг, Выготский, трансперсональная психология… Стали ли мы лучше учить и лечить? Не очень. Стал ли человек счастливее? В лучшем случае – благополучнее. И не благодаря нам.

Количество психологов и текстов по психологии огромно. Но прирост психологического знания и умения решать психологические проблемы ничтожен. И не только решать серьезные проблемы мы не можем, но и ставить. Потому что не понимаем их природу. Простые жизненные задачки психологи иногда могут помочь решить. Но это всё: что-то серьезнее – нет.

Понимают ли сами психологи это положение? Самые умные догадываются. Но правду сказать абсолютное большинство боится. Я ничего не знаю, ничего не умею, никому ничего хорошего сделать не могу – чтобы сказать такое, пусть и только себе, нужна большая смелость. Сказать же это вслух значит оставить себя без заработка. Кто же на такое решится?

Они в неправильном понимании природы психики и оттого в неправильной постановке задач психологии.

Например – в стремлении уподобить психологию естественным наукам, прежде всего, физике. Это невозможно: физика и психология изучают разное. Физика – неживое; психология – не просто живое, этим занимается биология, а очень сложное живое. Психологию можно пытаться превратить в подобие естественной науки (и пытаются, еще как пытаются, сколько она существует), но это делает ее наукой не о живой психике, а о самых закостенелых, самых мертвых, самых безжизненных ее «разделах».

Изменчивость, подвижность и в некотором смысле непредсказуемость психики все время выталкивает ее из прокрустова ложа естественнонаучности. Естественнонаучная психология похожа на ребенка, который пытается предсказать, как поведут себя родители: отругают или похвалят? Иногда ему это удается, но чаще – нет. Потому что поведение родителей определяется многими факторами, о большинстве из которых ребенок и не догадывается.

Систематизированное знание о психике возможно, но оно не может быть «физикоподобным». Иначе оно будет знанием только о «мертвой психике».

Проблема и с задачами. Далеко не всё, что хотят от психологии и что пытаются делать психологи, возможно. Более того – невозможного гораздо больше, чем возможного. Даже сравнительно простые, кажущиеся сравнительно простыми задачи могут оказаться неразрешимыми.

Например, профконсультант открывает пригодность юноши к одним профессиям и непригодность к другим, но при этом обнаруживает горячее желание заниматься как раз тем, чем по мнению «науки» юноша заниматься не может, и отвращение к тому, чем может. В такой ситуации ответ на «Кем мне быть?» невозможен. Но юноша ждет его, а родители юноши (школа, страховая компания) готовы за ответ платить.

Другой пример – очень часто психолог не может облегчить страдания. Но ждут от него именно этого. И он старается вовсю. Не думая ни о том, что страдания для этого человека неизбежны, ни что они этому человеку необходимы для развития, ни что облегчение страданий сегодня обернется большими страданиями завтра. Психотерапия часто загоняет проблему внутрь, а не решает, дает временное облегчение, которое сменяется ухудшением.

Значительная часть запросов к психологу связана со стремлением использовать другого человека в своих целях, подчинить своим желаниям – в общем, обойтись с человеком, как с неживой вещью, проманипулировать. Например – добиться от ребенка послушания.

Сделать то, что хочет клиент, иногда можно. Во всяком случае – отчасти. Но у такой помощи много негативных последствий, одни из которых проявляются не сразу, а другие кажутся заказчику и исполнителю несущественными, хотя это и не так, в чем со временем заказчику предстоит убедиться. Вот только два примера. Насилие и обман вызывают протест и сопротивление: люди меньше клюют на рекламу и меньше хотят быть винтиками в организационных машинах. Обучение-дрессура имеет поверхностный характер и не создает базу для дальнейшего образования, формирует «мертвое знание» – не способное к развитию и бесполезное.

В общем, если глушить зубную боль анальгином, дело кончится в лучшем случае флюсом и потерей зуба, а в худшем – заболеванием крови.

Первое – лучше понять, что такое психика и что с ней можно делать, а что нельзя.

Второе – делать максимум возможного, одновременно формируя в обществе запрос на это возможное. Это означает, прежде всего, отказ от стремления к технологичности в работе с живым. Она невозможна, а попытки ее навязать чреваты неприятностями.

Естественно, рост психологической культуры и формирование правильного общественного запроса потребует времени, возможно нескольких десятилетий. Но даже начать этот процесс не так-то просто, так как он требует ревизии не только психологического знания, но и всех наших представлений о мире. Такая ревизия – это третье (естественно, по порядку, а не по значимости; по значимости это первое, самое важное). Понятно, какое грандиозное сопротивление вызовают подобные ревизии. Но без нее нам не узнать ни о главных побудительных причинах психической жизни, ни о природе ее непредсказуемости.

Но кроме этой ревизии нужно и другое – радикальное расширение профессионального словаря. С нашим куцым профессиональном сленгом мы не можем ни говорить, ни думать о большей части того, что происходит в психике. Это четвертое.

Дорогой друг!

Эту тему я начинал, когда мне было 20 лет, и через 40 лет возвращаюсь к ней снова: почему психология в художественных произведениях так глубока, а научная – так поверхностна. Причем, чем научней – тем площе?

Мой первый, еще студенческий реферат был о соотношении научной и художественной психологии. Я показал его своему учителю, покойному Петру Яковлевичу Гальперину. Он покрыл реферат критическими ремарками и оставил на последней странице прекрасный вопрос, поиск ответа на который занял у меня не одно десятилетие: для чего изучать литературу в школе? Петр Яковлевич был учителем от бога. Но мои мысли не были созвучны ему. Увы… И вот прошло 40 лет.

Сейчас к этим мыслям меня вернула перечитанная «Анна Каренина». Вот уж где анализ, так анализ. Описание, так описание. Внутренние метания Левина, Каренина и даже Вронского переданы с изысканным мастерством. С изысканнейшим!

Нам бы так! «Нам» – то есть психологам.

Но не получается. Почему?

Ну, самый первый и быстрее всего приходящий в голову ответ – это про соотношение общего (типичного) и единичного (индивидуального). Наука изучает общие закономерности, а искусство оперирует с индивидуальной психикой. Индивидуального (личного опыта жизни, как минимум, хотя индивидуальное в психике – это не только опыт одной жизни) гораздо больше, чем типичного, и оно гораздо разнообразней. Поэтому психика в искусстве является куда более живой и куда более близкой к человеческой психике, чем теоретические построения университетских психологов.