– Какой Купчик подрывник? Так, болтун местный.
– Да разве можно канал взорвать? Где он такую кнопку-то нашёл?
– У себя в драмкружке, наверное…
– Точно, больше негде…
Мурашко многие недолюбливали. Говорили, что она в училки пошла только потому, что там сразу комнату при школе давали. Работу она свою не любит, на детей кричит, может и подзатыльник дать, если рассердится. Зато с мужиками ласковая. Своего-то нет, вот и смотрит на чужих. Гулянки у себя в квартире устраивает постоянно. Не стыдится никого.
Про драмкружок такое плести начали, что Вере страшно стало. Ночью боль свою она в подушку выплакивала. Ни с кем словом не обмолвилась о том, какой камень тяжёлый на душе лежит. Жалость людская ей была ни к чему. Сама, сама справится она со всеми напастями. Правду Михаил ей сказал, что Мурашко – чёрный человек, гнилой… Она, она донос настрочила…
Вера вспомнила слова матери, что молитва защищает от чёрных сил, вздохнула.
– Забыла я про молитву. Не просила помощи у Господа. Вот и осталась одна с детками. Не зря Миша меня несмышлёнышем называл. Не зря… Теперь я повзрослела, смышлёной стала. Прости, Господи, прости! Спаси и помилуй!
Мишу я люблю и всегда любить буду, всегда. Не мог он двуличным быть… Он любит меня и деток. Он никогда мне не изменял. Никогда… Он вернётся скоро. Его оправдают. Он мне эту веру внушил. Письмо своё, которое Сталину написал, мне прислал. Я его отправила по адресу и своё письмо Сталину написала, как Миша велел. Придёт ответ, обязательно… Помоги, Господи! Защити нас грешных…
Ответ пришлось ждать долго. Веру вызвали в НКВД на допрос. Она так перепугалась, что руки дрожали и голос срывался. Думала и её вслед за Михаилом в неизвестную бухту Нагаево отправят. Следователь сидел напротив смотрел ей в глаза и задавал вопросы. Она честно на них отвечала. А про то, что Миша ей о своём дворце говорил, не сказала. Это их тайная мечта. О ней никто знать не должен. Главное для неё сейчас, чтобы Миша скорей назад вернулся. Ей без него плохо, тяжко очень. И деткам папка нужен. Будь она неладна эта Мурашко со своими доносами. Сгубила человека почём зря, детей сиротами оставила. Её саму нужно по этапу отправить за язык змеиный.
Следователь протянул Вере бумагу. Велел прочитать внимательно и подписать протокол допроса. Почерк у него был корявый, читала она с трудом. Больше угадывала слова, чем понимала их.
Свидетельница Вера Матвеевна Купцова 1919 года рождения, фасовщица фабрики «Тален». Пять классов образования.
Замуж за Купцова я вышла в 1937 году. Он хороший семьянин. У нас двое детей: сын Виктор – три года и дочь Аделаида – один год. Гостей к нам в дом он не водил, зарплату не пропивал, был увлечён драмкружком. Он был режиссёром, ставил спектакли, а Мурашко была суфлёром. Люди говорили, что она нашу семью разбить хочет, что она на любую пакость способна. Она грозилась донос на Михаила написать. Написала и сразу всем сказала, что Миша арестован, что он – «враг-народа». Она грозилась мне глаза серной кислотой выжечь, чтобы я в её личную жизнь с Михаилом не лезла. А я и не знала, что у неё с моим мужем личная жизнь.
За что мужа арестовали, понятия не имею. Он сейчас работает электриком в бухте Нагаево, Берелех Лагпункт ГУ. Оттуда мне письма приходят.
Сталину я написала письмо по просьбе мужа. Он сам написал письмо вождю, а я его отправила в июне 1939 года. Ответ пришёл первого октября 1939 года на моё имя. Заместитель прокурора Московской области Долинский написал такое заключение: «Обвинение на Михаила Купцова базируется на показании двух свидетелей: учительницы Ксении Мурашко 1908 года рождения и завхоза Игната Неумелого 1910 года рождения.
