– Он просто любит цветы.
– Всё в дерьме. Что он там нашёл? И сосед за ним не убирает. А когда пёс гадит, смотрит на моё окно. Понимаешь, что паразит делает?
– Он хочет, чтобы вы хоть иногда выходили на улицу.
– Нет! Он смотрит прямо на моё окно. Ждёт реакции. Но я ему этой реакции не дам! Не на того нагадил!
– Но вы уже даёте ему свою реакцию.
– Я ему устрою! Перерою всю клумбу, негде гадить будет. А что толку выходить на улицу? У меня кот есть. Старый. Нджал. Гуляет где хочет. Так я выхожу на улицу – и он делает вид, что меня не знает. Встречу его, зову – Нджал, Нджал! – а он даже головы не повернёт, представляешь? Делает вид, что уличный. Как и его эти дружки, другие коты. А как нагуляется, так сразу признаёт меня. Орёт под дверью или под окном, чтобы ему открыл. Паразит такой. Скоро Мюрдал, 867 метров. Станция открыта в 1908 году. Там можно пересесть на Фломскую железнодорожную линию. Одна из самых крутых железных дорог в мире. Тебе не надо?
– Я сначала в Берген.
– Обходными путями, значит, любишь ходить. А почему не прямо? Здесь ведь ближе до фьордов.
Проходящий мимо проводник обернулся.
– Олав? Что ты тут делаешь?
– Работаю. У меня перерыв. На кофе.
– Олав, мы же с тобой говорили об этом.
– Что мне, и передохнуть нельзя?
– Можно и нужно. Только дома.
– Почему ты меня так ненавидишь? Почему ты так ненавидишь старость?
– Олав, куда ты? Подожди. Сколько можно? Стой!
Держась за барную стойку, Олав вышел из вагона.
– В прошлом году отправили на пенсию, но ему кажется, что он всё ещё здесь работает, – пояснил проводник. – Несколько раз в неделю садится на поезд и едет. На прошлой неделе я нашёл его утром в туалете. Он там ночевал. Искали его семью, но у него никого нет. Только соседи.
В туалете светлее. Олав прав: роскошное место. Пахло неизвестными цветами. Я села на крышку унитаза и поддалась ритму поезда. Нет больше никаких костей, нет чужих голосов. Разве только тот, что рвался в закрытую дверь туалета, и мне пришлось выйти.
Вечером я добралась до отеля в Бергене и поселилась недалеко от какого-то театра. Афиша у входа анонсировала постановку «Раскольников». Родион на плакате представал усатым парнем в кроссовках и полосатых носках. В его руке, татуированной кровью, – вездесущий кофе с собой.
На ресепшн предложили подписать бумагу, что я несу ответственность за все повреждения номера. Поднявшись в апартаменты, я сфотографировала царапины и трещины, что уже были на дверце шкафа, и показала их администратору, дав понять, что нести ответственность за них не собираюсь.
Окно номера выходило на маленькую площадь, через которую куда-то торопились толпы пьяных студентов. Они кричали, им не терпелось жить. Когда стемнело, их стало совсем много, совсем громко. Пришлось спать с закрытыми окнами.
Рано утром – поезд, автобус. Ещё 11 километров через горный тоннель, и я на месте – в крошечной деревне Гудванген, откуда отправляется паром по самому узкому в стране Нерёй-фьорду.
Говорят, во время чумы XII века все жители Гудвангена погибли, и понадобилось несколько сотен лет, чтобы вернуть сюда жизнь. Теперь здесь стояли несколько рядов деревенских белых и красных домов. Сквозь туман просвечивали яркие клумбы.
Я сидела в устье фьорда за деревянным столом со стаканом чая и ждала паром. Представляла, как, наконец, отпущу кости. Хотела сделать это в самом узком месте фьорда, где ширина не больше трёхсот метров.
