План созрел мгновенно. Воронцов с беспокойством оглянулся: позади, в кустах, захрустела трава под торопливыми шагали – наконец-то пришли Николаев и Степан.
– Слушай мою команду. Демьян, ты остаёшься в прикрытии. Глаз не спускай с часового. Он – твой. Возьмёшь его, когда мы будем возвращаться оттуда, из оврага. Если нашумим, ты поймёшь. Тогда прикроешь нас. Если всё пройдёт тихо, то выходи на часового. Механики, я думаю, дёргаться не станут. Мы будем идти со снарядами. Только бы водитель мотор не заглушил. Остальные – за мной.
Немецкие танкисты пополняли боеукладку. Осторожно, из рук в руки, передали последний, шестой снаряд. Закурили. Перекинулись несколькими фразами с конвоиром и ушли в сумерки лощины – за новой партией.
Нетрудно было догадаться, для чего они ремонтировали подбитый Т-34. Сейчас пополнят боеукладку – и вперёд. Пока там наши поймут, чей экипаж в танке, он уже успеет наделать дел.
Радовский выслушал доклад Донца и отвернулся к окну. Сквозь белую шторку, плотно задёрнутую на низком окне, заклеенном на зиму узкими газетными полосками, с улицы просачивались жидкие утренние сумерки. Ещё один тоскливый день родился за стенами этого ветхого крестьянского жилища и уже шёл по земле. Ещё один. Ничего доброго Радовский не ждал и от него.
– Когда ушёл проводник?
– Ночью.
В эту ночь он спал плохо. Приснились родители. Он, Алексей Радовский, куда-то уезжал. Или уходил. Торопливо. Без лишних прощаний. Отец стоял на крыльце их усадебного дома и молча смотрел ему в след. Мама выглядывала из-за его спины. Отец не пропускал её. Так было всегда, когда он уезжал. Отец не хотел, чтобы она повисала у сына на руках, плакала, говорила ненужные слова, а потом бежала за пролёткой… Но в этот раз отец что-то говорил ему. Какую-то фразу. Радовский это узнал по его губам – какую-то одну фразу, настойчиво повторял только её.
– Мы поворачиваем назад. Пришёл новый приказ. – Радовский прервал не только доклад Донца, но и свои тяжёлые размышления. – Идите, отдыхайте. В полдень выступаем.
– Мне нужно всего три часа. Утром мы посадим разведку на лошадей и перехватим их.
– Утро уже наступило. В полдень придут грузовики. Мы назначены в оцепление.
– Что, снова детей отлавливать?
Радовский не ответил ни единым словом, ни даже жестом. И, если бы Донец повторил свой вопрос, он, пожалуй, ударил бы его. И Донец, видимо, это почувствовал. Как ни странно, у них было много общего. Вот почему они так легко понимали друг друга.
Их Боевую группу направляют в обратный путь. На облаву. Донец вышел на обледенелое крыльцо. Увидел старика, перебиравшего кладушку свежих дров. Выходит, напрасно он зарубил в Богдановом Колодезе Проценку. Можно было и простить его. Потому что, так получается, не спасли они девчонку. Завтра её втолкнут под брезент и вместе с её одногодками увезут на станцию. Донец видел, как однажды в тупике грузили в «телятник» подростков, привезённых на грузовиках из-под Вязьмы. Но душило Донца не только это. Сейчас он окончательно понял, что и его семью, живущую в далёкой станице под Ростовом, могут разорвать, уничтожить таким же внезапным приказом. И любую из его дочерей жандармы и полицейские могут растерзать где-нибудь в пустом сарае на заплёванной соломе во время облавы. Уж он-то знал, как это случалось. В один момент. Удержи их. Когда делается большая политика, всякая мелкая тварь тут как тут со своими услугами. Потому что точно знает: когда начнут отламывать и передвигать с места на место большие куски, обломки и крошки полетят во все стороны. И вот тут-то только успевай урвать, схватить, что плохо лежит, да что упало с барского стола и закатилось под порог…
