— Вы боитесь либо его изменчивости, либо моего нерадения, если ставите под вопрос длительность его любви. Что, он непостоянен в своем благоволении?
И нахально улыбнулся. Вот же павлин-провокатор! Настоящий Цезарио!
Отбрил Валентина, услышал наконец, что про него спрашивают, разулыбался и поспешил на зов, впопыхах сперва натянув берет — задом наперед! — а потом, спохватившись, торопливо его стащил.
Внимательно выслушал все, что ему изволил сказать герцог — мрачнея с каждым словом — и вежливо попытался отбрыкаться от роли свахи, приводя в оправдание неприступность Оливии, собственную некомпетентность в вопросе сватовства и плохие приметы. Потом уставился на герцога с явной надеждой, мол, может, я все-таки не пойду, а?..
Но Дон был непреклонен. И заодно его поддразнил: ах, Цезарио, у тебя такие губки, такой голосок, беги, короче, исполняй мое благородное повеление. Ну и чтобы наглый мальчишка не держал его совсем уж за идиота, а то знаем мы, как вы умеете прогулять, а потом сказки рассказывать, отправил с ним всю свиту. Для пущей надежности. Но — с возвышенно-придурковатым видом, пристойным пылкому влюбленному.
Цезарио выдал пламенную, но сквозь зубы, благодарность и добавил в сторону:
— Мне нелегко тебе жену добыть: ведь я сама хотела б ею быть!
Дон это тоже читал. И не один раз. И все это время не мог понять, ну как так: герцог же сугубо натуральной ориентации, вот же такая романтичная история с Оливией. Как он мог запасть на Цезарио-то? Он же не знал, что это девушка! До хрипоты спорили об этом с Ромкой и Филькой — когда выяснилось, что чокнутого Орсино играть ему. Нет, конечно, чисто по приколу он и не такое сыграет, хоть вороватого андалузского цыгана Эсмеральдо, но чтобы всерьез? Не смешите мои тапочки!
Ромка тоже спорил до хрипоты, доказывал, что на самом деле и не такое возможно, и что в те темные века герцоги как только ни дурили, а тут же — очаровательный мальчишка, который во все это играет, как в оловянных солдатиков, и провоцирует герцога со страшной силой, как не купиться? И вообще, он все равно в Цезарио видит девушку… почему? Да потому! Шекспиру виднее, не спорь!
От такой Ромкиной наглости и напора Дон охреневал, ржал и над ним, и над Орсино, и над Филькой, которая этот бред собачий собралась выставлять не куда-нибудь на авангардную тусню, а на федеральный, — нет, вы только вдумайтесь! — на федеральный школьный фестиваль!
Шекспир. Мальчики играют девочек. И он, Дон-солнце, — двинутый герцог, запавший на мальчишку.
Бред.
Чтобы Дон — и на мальчишку? У него-то с ориентацией все в полном порядке!
А тут...
Тут Дон вдруг начал понимать шекспировского Орсино. Потому что Цезарио, когда говорил про Виолу, как-то совсем по-особенному улыбнулся, чуть повернул голову, к заглядывающему в окно солнцу, склонил ее набок... Резко захотелось протереть глаза. Где Киллер? Вот же она, девчонка. Виола. В джинсах Киллера, в его же толстом свитере и зеленом берете Цезарио, но какая разница? Все равно, вот же: шоколадные кудри — надо же, выяснилось на ярком солнце, что шоколадные они, а не непонятно-темные! — зеленые лукавые глазищи, характерно-девичий наклон головы, мягкая мечтательная улыбка... и голос. Чистый такой, певучий голос. А пластика? Настоящая девичья пластика, как Киллеру удается? Его бы вот так нарисовать, нет, лучше раздеть, чтобы видеть, как двигаются мышцы под кожей, и рисовать. Ужасно интересно, что бы получилось на бумаге, или — да, точно! — в глине. Его надо лепить…
