Высшая школа материнства - страница 7

Вечерами мне приходилось проходить материал куда более сложной программы русской школы. Родители помогали мне всякий раз, когда я в этом нуждалась или просила, но не указывали, что делать, не учили, как надо выполнять задания, и вообще следили за мной не слишком пристально. Меня, старшую, считали достаточно разумной, чтобы справиться самой, и это меня вполне устраивало. Я очень ценила эту свободу, всегда хотела работать в своем темпе и быть самой себе хозяйкой.

А еще мне требовалось дойти до всего самой. Любимое выражение моего отца: «Умный учится на чужих ошибках, а дурак на своих». Ему приходилось повторять это довольно часто, потому что я хотела лично все проверить и не верила никому на слово. Мудрость подхода моих родителей заключалась в том, что они не заставляли меня слушаться, а позволяли самой убедиться, что они чаще всего были правы.

Один случай особенно сильно врезался мне в память, так как он оказался весьма болезненным. Я училась кататься на лыжах. Проведя многие часы на склоне для начинающих, я чувствовала нетерпение и готовность двигаться дальше. Наконец в один прекрасный день я решила, что могу одолеть трассу посложнее. Я слишком увлеклась и переоценила свои силы. Пришла на непростую «синюю» трассу. Лыжники съезжали по ней изящно и, казалось, совсем без усилий, и я решила, что и мне она дастся так же легко. К тому моменту, как я спустилась, костяшки пальцев у меня кровоточили (день выдался не холодным, и я неосторожно сняла перчатки), одна из лыж опередила меня на спуске, да и в целом красотой мое катание не отличалось. Думаю, этот спуск стал одним из самых серьезных уроков моей жизни.

Тем не менее родители всегда ждали от меня многого. Однажды, когда мне было уже далеко за 40, я пожаловалась отцу, что во время одной из поездок в Вашингтон у моей машины спустило колесо. Рассказала, как мне пришлось останавливаться в каком-то захолустье, как помогать мне ставить запаску пришлось полицейскому. В этот момент отец, до этого спокойно слушавший мои сетования, перебил меня и с огромным удивлением, граничащим с неодобрением, спросил: «Лена, почему ты до сих пор не умеешь менять колесо?» Отец очень хорошо водил машину – 65 лет за рулем. В последний раз он сел за руль за день до смерти, а умер он в 81 год. В один из моих последних визитов он спросил: «Тебе не страшно ездить в столицу одной?» И мне стало грустно. Раньше ему бы и в голову не пришло такое спросить. Я поняла, что он стареет.

Свои занятия я планировала сама. Составляла расписание на неделю, распределяя по дням материал, который следовало пройти. Самым злополучным предметом стала химия, приписанная к воскресеньям. Не отставать по химии мне было особенно тяжело, ведь в эти дни мы ездили зимой в горы – кататься на лыжах или на коньках, а летом устраивали пикники, играли в карты, настольные игры или в петанк. А то и просто катались по городам и весям, а по вечерам на портативном магнитофоне Uher чередовались русские и французские песни, чтобы отец не уснул за рулем. Он сам делал записи с пластинок, купленных в Женеве или в Москве: то были времена катушечных магнитофонов, даже мини-кассет еще не изобрели.

Много раз, если мы слишком долго задерживались в каком-то месте, а до следующего пункта назначения оставалось километров двести, древние безмолвные Альпы и ночное усыпанное звездами небо над ними становились свидетелями необычного зрелища: машина бесшумно и легко скользит по безупречному швейцарскому шоссе, а из приоткрытого водительского окна громко разносятся русские военные или цыганские песни. Когда даже музыка не помогала, отец, чтобы не заснуть, декламировал стихи – главным образом своего любимого Константина Симонова. До сих пор помню многие из них. Особенно он любил вот это: