– Это который Агафонов? – уточнил капитан.
– Он самый. Как он скажет, так и будет. Одно дело – кошелек подрезал, даже менты понимают, что и щипачам кормиться нужно, другое дело – на мокруху пошел. – Емеля говорил ровно, в его словах ощущалась продуманность. – Чекисты на хвост наступать будут, ему эти рамсы ни к чему. А потом, если ты у кого-то подрезал, барахло хорошее забрал, так будь добр поделиться с Рашпилем, уважь блатных. Знаю, что никто из залетных и прибившихся к рынку фраеров с ним не делился.
– Хорошо, я тебя понял. Если что услышишь, дашь знать, – сказал Максимов и отошел в сторону.
В сапогах, в рабочей черной тужурке, при кепке, надвинутой на самый лоб, Максимов ничем не отличался от большинства мужчин, проходящих мимо. Неспешным шагом, как это делают зеваки, забредшие на рынок, посматривал по сторонам, интересовался стоимостью товара, торговался и, столкнувшись с неуступчивостью продавца, разочарованно отходил в сторону.
Вышли с базара и потопали по улице, выглядевшей в непогожий день особенно сумрачной. Неожиданно от стены отделился мужчина лет сорока и шагнул навстречу.
– Прошу прощения, вы показывали на рынке фотографию.
Максимов остановился и выжидающе посмотрел на человека, стоявшего на пути. В нем не было ничего такого, что могло бы оттолкнуть или насторожить. Выглядел спокойным. Смотрел внимательно. Между указательным и средним пальцами сжимал тлеющую папиросу, наполовину выкуренную. Зябко передернул плечами.
Сержант, шедший рядом, остановился. Предупредительно сунул руку в правый карман, в котором лежал пистолет.
– Вы знаете этого человека? – после некоторой паузы спросил Иван Максимов, не сводя с незнакомца пристального взгляда.
– Вы ведь из уголовки?
– Да.
– Я так и полагал, – кивнул мужчина. – Видел мельком… Того, что с фотографии, я не знаю, но мне известно, к кому он подходил.
Разговор становился интересным.
– И к кому?
– По мясным рядам он шарахался. Мясо выискивал. Я его как-то сразу срисовал. С кожаным портфелем пришел, важный такой… Потом выбрал кусок хорошего мяса, лопатник достал, а он хрустами набит, как сельдью в консервной банке! К чему я это толкую? Вот только его бабки не только я видел, а еще и другие. Когда он их засветил, так те, кто рядом стоял, просто притихли от удивления. Я тогда сразу заподозрил, что деньги у него подрежут вместе с этим портфелем, а то и грохнут где-нибудь в переулке, – неодобрительно покачал он головой. Сунув папироску в уголок рта, затянулся сладенько. – Так и получилось.
Иван Максимов невольно обратил внимание на ладони говорившего: ухоженные, красивые, пальцы длинные и тонкие, не знавшие тяжелой и грубой работы, каковые бывают только у карманника. По всем приметам виртуозный щипач.
Карманники – народ осторожный, элита преступного мира, старательно избегающие всякого контакта с правоохранительными органами. Причина, по которой он пошел на контакт с оперативником, видимо, основательная, за такой разговор его могут собственные подельники «расписать». Побрезгуют даже в суть дела вникать. Остается предположить, что его отправили люди постарше, не желавшие шухера, хотят работать по-тихому.
– Жаль, конечно, фраера, не по делу замочили.
– Знаешь, кто его зарезал?
– А кто угодно! – произнес он с некоторым вызовом. – Где-то он сам виноват, разве мама с папой его не учили, что деньгами нельзя светить перед незнакомыми людьми? Вот и поплатился. – Ухватив папиросу холеными пальцами, он сделал еще одну глубокую затяжку, и огненный ободок заискрился, засверкал, с аппетитом поедая темно-желтый табак. В глазах – глубокая мысль. Напряжение. Максимов почувствовал, что именно в эту секунду он задумался о том, а стоит ли рассказывать дальше, ради чего остановил оперов. Вытащив замусоленную папиросную гильзу изо рта, он щелчком отшвырнул ее далеко в сторону. Решение было принято. – Вот что я тебе скажу… Пока он расплачивался, его какие-то залетные срисовали. Когда этот сазан
