На ветвь черного дерева сел черный ворон.
– Это Лира, – объяснила воспитаннице подоспевшая бонна. – Возможно, Анна, вы станете поэтом.
– Поэтом?
Машины глаза забеспокоились – точно в такого ворона превращался, при надобности, бывший обертихой женского пола Киевский Демон!
Но и без Демона «точно таких» ворон в Киеве водилось в избытке.
– Поэты пишут стихи, – сказала бонна.
– А-а-а. – Девочка смотрела на свою, не видимую для Маши ладонь. – Красивая.
Ворон каркнул.
– Покажи, покажи, – подбежала младшая сестра. – Дай мне! Дай! Дай!
Анна быстро сжала руку в кулак. И вскрикнула. Брошь уколола ее.
– Дай мне! – малышка старалась разомкнуть кулак старшей сестры.
– Держите себя прилично, Рика, – приструнила ее бонна.
– Нет, – раскапризничалась младшая. – Пусть даст мне! Дай! Дай! Дай!
– Анна, отдайте мне Лиру, – приняла соломоново решенье наставница. – Так будет лучше.
– Нет! – Серый капор резко мотнул головой. – Она – моя!
– Отдайте, – проявила строгость наставница.
– Нет.
– Я вам приказываю!
– Нет!
Анна побежала.
– Дай! – Рика помчалась за ней.
– Вернитесь немедленно!
Анна свернула с дорожки.
Младшая сестра последовала примеру старшей.
Старшая оступилась, упала на снег… И исчезла из виду.
– Анна! Рика, нет!!! – Бонна бежала к обрыву.
Маша вцепилась в руку напарника.
Но сразу же оттолкнула ее, подобрала длинную юбку – ее ботики спешили, утопали в снегу.
– Я с тобой, – присев, передвигаясь смешными шажками, малышка силилась спуститься с горы.
Не удержалась…
– О! Нет! – Бонна не успела ее подхватить.
– Нет! – крикнула Маша. Рика катилась с обрыва вниз.
Анна была уже в самом низу – и там, где она была, примыкая к и без того опасному, почти отвесному склону, стояла загородка с медведем.
– Зверинец! – Бонна прижала руки к груди.
– Зоопарк. Мир, там зоопарк! – заорала Маша, позабыв все приличествующие XIX веку слова.
Позабыв, что в XXI веке в шкафу круглой Башни стоит книга «Анна Ахматова. Избранное», – прямое доказательство, что Анечка Горенко никак не умрет пятилетней, спасется, подрастет и таки станет поэтом!
Рика с криком слетела с горы.
Снизу ахнуло – посетители зверинца прильнули к решетке.
Медведь, громадный и бурый, встал, направился к девочкам.
– О боже. О боже. О боже! – истошно закричал женский голос. – Сделайте же что-нибудь! Кто-нибудь…
Сверху голос казался глухим.
Анна, казавшаяся сверху невыносимо крохотной (безнадежно-беззащитной), пыталась вскарабкаться обратно.
Бессмысленно! Если бы по стенообразной горе можно было подняться наверх, медведь давно бы сбежал из вольера.
Зверь шел к Анне.
Она встала на четвереньки. Пальтишко задралось. Маша увидела бурые чулки на подвязках, подумала неважное: «Как ей не холодно?»
Ей не могло быть холодно. Ей было страшно!
– Сделайте… кто-нибудь! Он же ее!.. – не унимался женский глас за решеткой.
Взобравшись на небольшой бугорок, Анна вжалась в земляную, покрытую наледью стену.
Медведь прыгнул.
Анна закрыла глаза.
– А-а-а-а! – донеслось.
Но зверь вдруг недоуменно замотал головой. Постоял и пошел прочь.
К маленькой Рике.
Теперь он шел иначе – медленно, точно в его приближении, во взгляде его исподлобья, в каждом косолапом шаге каждой из четырех его лап был некий церемониальный и тайный смысл.
Прилипшие к звериной решетке кавалеры в картузах, котелках и форменных шапках, дамы в шляпках и платках застыли, – неясное, ставшее неотвратимым, прорисовалось в очертаньях горы, в белоснежности снега, крошащегося с небес равнодушною манкой, в протяжном и крякающем крике черного ворона.
