Только не было уже с ними любимой и обожаемой бабы Вари.
– Как же это? А врачи, хирурги что?! Как теперь Яша?
Яша, Яшка, милый мальчиш. Похороны близких – тяжкий камень. Разве для глаз мальчишки скорбная процедура предания родного человеческого тела земле? Яшу отговаривали, не пускали было на погост, но он не по годам серьёзно сказал:
– Всё равно поеду. Ведь это моя мамочка.
Милый мальчишка, он ещё не осознал в полной мере всю горечь утраты. Дорогой у гроба матери он будет всхлипывать, звать её домой. Когда начнут засыпать яму землей, страшно закричит, царапая комья сырой земли. Осиротел Яша, осиротели газетчики. А с фотографии, ввинченной в памятник, неотрывно смотрела на белый свет, не мигая, ещё молодая тридцатилетняя женщина с первыми морщинками у губ небольшого рта. Не любила фотографироваться баба Варя, так и осталась навечно молодой.
Второй раз в жизни плакал Виссарион столь безутешно, горько, не стыдясь никого. Великое горе постигло его накануне защиты дипломной работы. В тот день он поздно вернулся из библиотеки, проклиная стылый, ветреный февраль. В общежитии, как всегда, шумно. Включил электрочайник. Непривычно робкий стук в комнату. Виссариона обступили студенты-однокашники, староста группы Аня протянула ему телеграмму. От нестерпимой боли зашлось сердце, от коротких разящих слов померк в глазах свет: «УМЕР ПАПА ПОХОРОНЫ 12 МАМА».
В поезде Стражин долго крепился, сдерживая слёзы. Ночью не выдержал, плакал безутешно, уткнувшись лицом в подушку. Проснулся сосед, узнав, в чём дело, откупорил бутылку красного вина. Горькие слёзы мешались с терпким вином, а поезд мчал и мчал на юг. Раненым птенцом билась мысль: «Умер папа. Папка умер. Милая мама, как теперь ты?» Казалось, всё рухнуло, на кого теперь опереться, с кем поделиться сокровенными мыслями? Как жить?
По бульварам приморского города носился тёплый ветер, слизывая остатки снега. А в гостиной родного дома лежал в домовине в выходном синем костюме, осыпанный цветами, отец. Потом плыл впереди толпы и над ней гроб, а солнце неистовствовало. Протяжно и печально трубили тепловозы, провожая в последний путь старого машиниста. У кладбища набежали тучи, выплеснули на памятники и кресты пригоршни дождя. И опять небо – аквамарин. Мать Виссариона всё всхлипывала и жалостно причитала:
– Петечка, Петя! Голубь мой! Чому ж твое серденько не стучит? Чому спокинув нас, сокол мой?!
Трое суток не билось сердце старого машиниста паровоза, в прошлом круглого сироту, детдомовца, невинно репрессированного, отбывавшего срок заключения в тех местах, где начал трудовой путь его сын, журналист.
Бежит себе вездеход наперекор метели, начавшемуся бурану. А Стражин, поудобнее подминая головой кофр, во власти прошлых лет. Вспоминает бабу Варю. Благодаря ей постучалось в сердце имя Лена. Случилось это в августе, за год до того, как он покинул Сетард. Как-то баб Варь позвала его во дворе редакции:
– Васята, Виссар, погоди, куда разбежался? На судорембазу, говоришь. Успеется. У меня под «Олимпией» целый ворох материалов. Слушай. Завтра мой Михаил собирается с друзьями махнуть на гору Райскую. Мне бы, конечно, лучше сидеть на печи, грызть калачи, а он заладил: поедем да поедем, там есть один несложный подъем, по тросу наверх. Как не согласиться? Живу у гор, а в горах не бывала. Интересно ведь там. А в группе идут опытные альпинисты. Как ты смотришь? Вольешься в наш коллектив?
