Прижав к груди дочь, брела, спотыкаясь, к близким чумам женщина в ободранной парке. Страшный огонь жёг тело матери Лены, в голове женщины перепутались мысли, ей хотелось в тепло, чтобы отогреть озябшую дочь, накормить её горячей пищей и забыться сладким сном. Старый шаман хотел преградить дорогу незнакомке, выпроводить нищенку вон, заорать на неё. Что-то сдержало его, заставило отступить назад. Видно, ещё теплилось сочувствие в его иссохшей груди. Возможно, понял, каков дальний путь преодолела эта незваная гостья с маленькой девочкой. Откинув полог чума, женщина упала в обморок.
– О, я*ерв – хозяин земли, о пэдара ерв – хозяин леса! – завопил шаман. – Почему пламя костра извивалось сучком, когда в моё жилище ворвалась оборванка с девчонкой? Если вместе с ними пришли злые духи, то пусть все гости покинут моё жилище.
Внезапно пыхнул костер, недра его выстрелили угольками. Шипя, опустились горячие красные точки на мокрую одежду, на чёрные косы распростертой на шкурах женщины. Захныкала Лена. Взвыл старый шаман, всем телом задёргался над женской паркой. Еще бы, поверье гласит: даже попадание искр из очага на голову женщины наверняка приведёт к какой-то беде. А только что вырвался целый сноп и нимбом опустился на голову незнакомки. Загалдело переполошенное шаманом его семейство. Когда мать Лены пришла в себя, рядом с ней была одна дочь, еле трепетал костёр. Отбросила легкий полог: нет ни души, ни её оленьей упряжки. Себе шаман взял, в обмен на оставленный чум, и прочь подался со всем своим семейством и своими людьми и оленьим стадом. Постанывая от ломоты в теле, жжения в груди, женщина занесла в жилище торбу с едой, развязала мешок, достав из него завернутые в холст вяленое мясо, рыбу и чёрствый хлеб, подбросила оставшийся сухостой в костёр. Ей-то огонь ни к чему, сама горит, как пламя, лишь бы уснувшей дочке было тепло. Гудело в голове, всё путалось перед глазами: огонь костра, оленьи шкуры на земле, торба, спящая дочь. Отчего-то она даже не могла вспомнить её имя.
Спустя несколько дней, как пропал с зимней стоянки шаман с семьей, этот одинокий чум повстречал на своём пути доктор из райцентра, объезжавший с помощниками дальние оленеводческие бригады. Войдя в чум, он отшатнулся: в обнимку с окоченевшим трупом женщины спал ребёнок. Девочку на время приютила медсестра. А через какое-то время, узнав трагическую историю найдёныша, девочку удочерили сострадательные Поджидаевы. Они работали на здешней метеостанции, ожидали замену, готовясь к отъезду в Новохолмск. Так у девчушки, нареченною Леной, появились мама и папа, старшая сестра и даже бабушка. Такая большая семья.
* * *
Самое черствое сердце мог растопить рассказ Лены. Что говорить о молодом журналисте! Ледок недоговоренности, умолчания каких-то эпизодов своей жизни, обычно сковывающий отношения между незнакомыми на первых порах людьми, растаял. Виссарион в свою очередь с многими презабавными деталями посвятил девушку в редакционные мини-секреты. Лена первой протянула ему маленькую тёплую ладошку и молвила, когда он легонько стиснул её пальцы:
– Я рада, что познакомилась с тобой. Мне тут порой было нехорошо, особенно зимой. С мамой и отцом много не поболтаешь, а общения с другими людьми почти ноль. Потому, наверное, стала такой болтушкой, хочется с кем-то выговориться. Знаешь, ветер, один ветер, казалось, жил на всем божьем свете. Все же я выросла в большом городе, скучаю по его улицам.
