– Смотри, окурок в бороде не оставь, а то вспыхнет твоя метла рыжая. А пожарных нет, тушить некому. Как тебя поджаренного Лена признает?
– Не егози, Шабалов, – нехотя ответил Разинцев. – У тебя самого борода чисто патриаршья.
Их голоса тонут в рёве двигателя. А гусеницы вездехода мнут и мнут белую шубу тундры. Шабалов смело ведёт свой «танк» навстречу очередному заряду бури. Валентину знаком тут каждый метр. Он старожил экспедиции, потому запанибрата, кроме Маньчука и его ближайшего окружения, со всеми: «старичок», «кадр», «смешная раззява», и чего ещё не выскакивает из его уст. Ему прощается и не то. Если вытянуть в одну колею километры, которые он наездил в горах и тундре, так ею можно обмотать вокруг экватора.
– Ну, как, не пишет тебе тот практикант?! – перекрывая и грохот двигателя, и вой одичавшего разбойничьего ветра кричит Валька, обращаясь к Разинцеву.
Шабалов не любит играть в машине в молчанку, и потому готов переключиться на любую тему.
– История с практикантом приключилась забавная, – оживляется Разинцев, повернув голову к Стражину. – Присел летом наш студент на край шурфа и что-то царапает в блокноте, песенку под нос мурлычет. Увлёкся делом и не заметил, как в его владение Топтыгин пробрался. Медведи обнаглели, нередко у наших ребят продукты воровали. Особо горазды на сгущенку. Этот косолапый, безобидный зверюга, мы его раньше приметили, к тому же охоч песенки послушать. Эстет.
Виссарион рассмеялся:
– Ну, ты даешь, медведь – эстет!
– Не перебивай. Так вот, стоило пареньку замолчать, перевести дух, как мишка, огорчённый тем, что песня внезапно оборвалась, негодующе рявкнул. Наш практикант заорал благим матом, переполошив весь лагерь, а сам скатился в шурф, только камни гремели. Может быть, парень ещё и звуки громко неприличные издал. Словом, вокруг было столько шуму, что медведь с перепугу дал такого дёру! Скрылся из глаз в считанные секунды. – Андрей заразительно смеется, поглаживая бороду. – Да, всякое, братцы, у нас бывает.
Постепенно, сглаживая очертания торчащих из снега кустарников, снежных барханов-намётов, тянувшихся до горизонта горных цепей, как бы обрамляющих простор, наплывали сумерки. Вступала в свои права вторая ночь их пути. Душно в кабине вездехода, не легче в кузове, отделённом высокими сидениями водителя и его помощника, где разместился начальник партии Разинцев. Укачивает, будто ты в трюме барахтающегося в волнах судёнышка. О чем-то глубоко задумался Разинцев, попыхивает «Беломором» Шабалов. Валька вообще личность легендарная. Вряд ли кто кроме него переворачивал континенты. А он поставил Азию на место Европы. Рассказывали, что как-то проезжая на тягаче мимо пограничного столба Европа – Азия, умудрился забуксовать. Когда Шабалов терял голову? Закрепив трос лебедки вездехода на основании железобетонного столба, он преспокойно наддал на газ. Архимед не нашел точку опоры, чтобы перевернуть земной шар, а Шабалов сумел. Машина вырвалась на твердь, зато континенты перевернулись. Ставить континенты на свои места не стал: не царское это дело! Однако железнодорожники пошли с челобитной к руководству экспедиции. И Шабалова, конечно, под прессом «с тобой ещё разберемся», заставили-таки восстановить миропорядок.
То ныряет машина вниз с мелкой сопки, то прет вверх на очередную мини-вершину. Фары вырывают из чернильной тьмы заснеженное пространство тундры, ленты матово-голубого льда горных речек. Вездеход за небольшим перевалом меняет направление. Теперь вбок, как бы вслед машине ветер швыряет и швыряет белые стрелы набирающей силы позёмки. Вскоре маленький транспортный отряд окунается в снежную карусель, перешедшую в неистовый буран. А дальше, в десятке километров отсюда, очередной перевал. Только очень крутой и потому капризный. Впереди забегал, замигал луч прожектора, шедшей позади машины. Стоп, значит, нужна помощь. Шабалов разворачивает и ведет вездеход к застывшему на пригорке АТЛ – это легкий артиллерийский тягач. Послужив в армии, он снова в строю – у геологов.
