– Не повезло парням, – сообщает ввалившийся в кабину Шабалов. – У них ступица сломалась, забарахлил двигатель. АТЛ безнадёжен, торчать ему тут до первой ремонтной летучки.
Геологи перегрузили с АТЛ в машину Шабалова ящики с консервами, и оставшиеся вездеходы тронулись в путь. Уже фары вырывают из тьмы подъём на перевал. Там, где свободно проходит вездеход «ГАЗ», едва пробирается шабаловский ГТТ. Гусеничный тяжелый тягач будто вздыбленная лошадь. Изрыгая клубы дыма, по-звериному ревущая машина с невероятными усилиями пробивает брешь в снежной толще. Все круче подъём, все чаще один тягач в упряжке с другим: только так и можно вырваться из «белого плена».
– Перекусить бы надо, начальник, – подает голос Шабалов, – сосёт под ложечкой.
Разинцев с ним соглашается. Вездеходы перемигнулись фарами, сблизились. Весь маленький отряд геологов в машине Андрея. По кругу идёт «палочка-выручалочка» – консервированная холодная гречневая каша с нитями мяса. Хрустят на зубах галеты, дымится в пластмассовых стаканчиках кофе. Ребята не теряют бодрости духа, шутят, переговариваются под неустанные удары ветрила в брезент кузова. Мерцают огоньки сигарет. В такие счастливые минуты отдыха хочется тишины, покоя. Сладкая дрёма опускается на ресницы геологов. Осипший голос водителя вездехода «ГАЗ» Степана Заранского возвращает посапывающих людей в реальность:
– Чего тут торчать? Сейчас возьмём перевал, а там, в партии, в тёплых балках хоть по-человечески отдохнём.
– Туда днем еле вползаешь. Крутизна! А ночью? Недолго и в ущелье загреметь, – возражает Шабалов.
– Труса гнешь, – нарочно подтрунивают над ним ребята.
Разобиженный Валька лезет на свое водительское кресло и делает вид, будто уснул. Мигнув фарами, уполз вверх к перевалу вездеход Заранского. Невозможно медленно тянутся минуты. Ни Шабалов, ни Разинцев, ни Стражин, ни рабочие, перебравшиеся к ним с вышедшего из строя вездехода, и не думают устраиваться на ночлег. Думают об одном, прорвется ли Степан. Все чутко прислушиваются к звукам снаружи. На какое-то мгновение Виссариону чудится, что и Заранский, и они попали в снежную ловушку, из которой нет выхода. В машине непривычно тихо. Шабалов не думает включать двигатель. А меж тем температура в кузове резко падает. Кто-то надрывно кашляет. И пришло чудо, стих ветер. Тишина, невыносимая тишина. Холод берет свое. Шабалов молчит. Вездеход остывает. Тут шорох по снежному насту. И новый взрыв ярости гневной пурги. Слышно как где-то, словно по хрупкому стеклу, стучат молоточки. Они все явственней, все громче. Раз нет сигнала фарами, значит, тягач Заранского не прошел, не одолел высоту. Нарочито спокоен баритон «уснувшего» Шабалова:
– А я что твердил. Утро вечера мудренее.
И тут же Валька включает двигатель. Теплый воздух будто льется в кузов. По примеру Андрея, перелезшего в салон, Виссарион залезает в спальный мешок, брошенный ему запасливым Валентином. Тепло, прям Крым, да и только. Ребята, устроившись на ночлег, поругивают ненастье, начальника экспедиции, завгара, выпустившего в рейс на зимнюю трассу плохо отремонтированный тягач, ведь им теперь куковать в чужой машине. Кто-то переговаривается.
– Мишка, а Миш? Ну, Мишк!
– Ну, гвозди гну.
– Да ладно тебе. Чего это ты все летаешь? Как ни сезон, так в новой экспедиции, а? Тебе уж никак за тридцать.
– И что из того? Мы питерские такие. Мои родители блокадники. Моя душа не требует покоя, не терпит его. Зато я всю Россию-Матушку повидал. Птице вольной негоже быть в клетке. Хочу в Закавказье махнуть, тогда, может быть, остепенюсь. Не бывал в тех краях.
