Однако вернёмся в приёмную редакции. Сюда несут почту: газеты центральные и соседних районов, объявления, письма дорогих читателей, надеющихся через районку достучаться до дверей непробиваемых кабинетов местных чиновников. Сюда спешат поскорее сдать материалы на машинку корреспонденты, по-тогдашнему литературные сотрудники. Им позарез нужны строчки, а это гонорар, а гонорар – святое дело.
– Да не гомоните, ребятки, – урезонивает литрабов баба Варя. – Всем хочется попасть в номер, знаю. Отстучу в срок, не галдите. Тшшш-шша.
Отсюда, из приёмной, слышно, как в коридоре выясняют отношения ответственный секретарь редакции и негодующий верстальщик – метранпаж. Значит, надо капитально урезать чей-то набранный материал, а то и вовсе заменить его другим, плюс дополна правки в гранках. Кому охота допоздна гнуть спину в типографии! А в приемной, действительно, шумновато, что тут скажешь. Зато и весело. Вот кто-то заливается над очередным номером стенгазеты «Тяп-ляп», где что ни строчка, то нарочно не придумаешь. А какого-то должника, не уплатившего профсоюзные взносы, распекает Зоя Порфирьевна. Словом, сутолока. Потому ли что тут двери часто нараспашку, или оттого, что дом, помнящий прабабушек и прадедушек сетардцев, весь щелястый, сквозит в нём хорошо. Сколько в субботники газетчики ни конопатили стены, всё не впрок коню корм. В дюже ветреные зимы сухая штукатурка прогибалась. Но гляньте-ка в приветные погожие дни из окна приёмной: почитай под боком скользит Чертуха, бурливая, норовистая по весне и тихо шепчущая струями летом. В пору травостоя её заливные луга – чистый изумруд. За ними, на не круто крадущемся ввысь взлобке, начинается лес смешанный, с елью, осиной, березой, сосной на взгорьях. Дальше на юг, километров за триста отсюда, шумит крутобокая тайга. Настоящая! Берегись, новичок, не ровен час заплутаешь. А лес что, он матери иногда нежнее, отца роднее. Доброго леса не страшись: не подведет, не собьет с пути, не нагонит страху. Приходи сюда в любую пору, лучше посередке лета и осенью. Грибов-то косой коси. А ягод – голубики, черники, малины, красной смородины, брусники, морошки, клюквы на болотинах – пропасть, тьма. Правда, каждой ягоде свое времечко. Если ты охотник, ждут тебя озера дальние, где жирует дичь. Просторно. Устал с дороги? Пади на опушке леса в мох – лесную постель. Послушай, как поигрывает листвой ветерок, как в нежно-голубой небесной божьей выси разноголосо поют птицы, как по осени в стаи собираются дикие утки, гуси. Вдохни глубже целебный нектар воздуха, погладь слегка зеленую травинку, подремли, разгони мысли – сумрак, коли они тебя навестили, развей их скорее. Не скрывай горючих слёз, думая о вечной прелести Матушки Природы, о поре нашего расцвета и увядания, о многоликости Жизни.
Люб здешний северный край бабе Варе. Всё тут ей мило, приглядно. По нраву и работа машинистки в редакции газеты. Она первый читатель и критик, добрый советчик и старший друг. Особо нравилось баб Варе печатать очерки, зарисовки о людях.
– Ай, славно-то как, – скажет, бывало, – добротно как, просто и чисто.
В глазах её ласка мамина, а улыбка словно говорит: «Написал хорошо, а как похвалить лучше и не знаю даже». Доброе белобровое русское лицо, с морщинками – лучами, разбегающимися от припухших век к уголкам маленького рта. Но берегись неудачник, подсунувший под «Олимпию» наспех скроенный газетный материал. Баба Варя потемнеет лицом, отведет в сторону глаза, подергает концы пухового, дивной вязи платка и тихо молвит:
