Незнакомец резко сворачивает, и я чуть не падаю – ноги, не ожидавшие такого приключения, переплетаются в узел.
– Ну, ты чё!
Говорит он это таким простым и в то же время разочарованным голосом, будто я сделал неправильный ход в шахматах, а не чуть не пострадал по его вине. Мне снова хочется врезать этому мужику. Вот же козёл!
Он оглядывается назад, чтобы проверить, оторвались ли мы. Поняв, что за нами всё ещё продолжается погоня, мужчина начинает бежать ещё быстрей. Я же думаю, что больше никогда не смогу почувствовать своих ног.
Адская боль, вызванная непривычкой бега, заполнила икроножные мышцы. Мужик бежит, сильно шатаясь, отчего нас то и дело заносит то влево, то вправо, и я поражаюсь, как нам всё ещё удаётся не рухнуть. Ну, хотя бы ему. Я, может быть, и умудрился бы устоять. Мужик, видно, непроизвольно, ещё сильней вцепляется в мою руку, и теперь начинает болеть ещё и она. Точно синяк будет.
Мы опять сворачиваем и вдруг оказываемся на какой-то тихой безлюдной улице. Спальный квартал, догадываюсь я. Странно, что незнакомец привёл нас сюда – мне казалось, что ему нужно тёмное место, где он сможет остаться незаметным, но тут вовсю горят уличные фонари.
Из некоторых окон разливается яркий жёлтый – или, реже, белый – свет. Я успеваю краем глаза увидеть, как из поворота, откуда мы прибежали, показываются наши преследователи, прежде чем мужчина опять дёргает меня в сторону. Теперь мы мчимся по узкой тропинке между домами. Тут нет фонарей, но на улице не настолько темно, чтобы нас вообще не заметили. Мы добегаем до какого-то старого сарая, и мой похититель пролезает внутрь его через дырку, образовавшуюся среди сгнивших досок, потащив меня за собой.
– Фу-у-у-х!
Его тяжёлое дыхание слышится как из рупора. В сарае, несмотря на проблеск света из отверстия, очень темно и пахнет сыростью и старостью. Мужчина наконец отпускает мою руку, и потрёпанная, помятая после бега кожанка падает на пол. Я морщусь, когда где-то раздаётся тихий плеск, – надеюсь, на полу просто вода и ничего больше. Предплечье, за которое меня держали, разражается тупой болью, и ему вторят ноги. Скоро адреналиновый эффект пройдёт, и мне станет совсем хреново.
– Ты только не кричи, малой. Если будем вести себя тихо, они нас не найдут.
Но мне хочется кричать! Даже не кричать – орать! Раздражение, злость и омерзение витают вокруг меня темной аурой. Главный вопрос так и норовит выскользнуть наружу: какого хрена?! Но я молчу, потому что ещё больше я хочу не проверять, что будет, если нас обнаружат. Что бы им ни было нужно от этого мужика – теперь уже будет нужно и от меня. Поэтому мы оба молчим, пытаясь восстановить дыхание. Я почти задыхаюсь, и складывается ощущение, что из-за наших громких вдохов и выдохов снаружи нас слышно куда лучше, чем если бы мы разговаривали вслух. Я стараюсь дышать тише и реже, но от этого становится только хуже.
Кажется, проходит целая вечность. Боль от синяков, вновь ноющий шрам, гадкий запах сырости и гнили, а ещё вонь, исходящая от незнакомого алкоголика, смешиваются во мне в отвратительный коктейль, и я буквально чувствую всю эту мерзость на своём языке. Начинает тошнить.
Мы ждём бесконечных шесть-семь минут, пока мужчина наконец не прерывает тишину.
– Эгей! Как всегда!
Мужик противно смеётся, и при этом всё его тело шатается. Я слабо понимаю, о чём он говорит, но уточнять у меня никакого желания нет.
