Взрослых не бывает и другие вещи, которые я смогла понять только после сорока - страница 5

– Мы потеряли с ними связь, – сказала бабушка.

Именно в таких выражениях у нас в семье описывали судьбу родственников, погибших во время холокоста: «Мы потеряли с ними связь».

Судя по всему, эта склонность к крайнему позитиву передавалась у нас в роду по материнской линии, и каждое предыдущее поколение защищало следующее от плохих новостей. Впервые я обратила на это внимание, когда мне было шесть лет. Мы отмечали день рождения моего отца, которому исполнилось 40 лет. Это было в Майами – моем родном городе. Гости собрались в патио, вокруг бассейна. Я оставалась в доме, когда услышала всплеск воды и заметила какую-то суматоху.

– Что случилось? – спросила я у мамы.

– Да ничего, – ответила она.

Добавлю для ясности, что моя мама была доброй, очень меня любила и действовала из лучших побуждений. Она пыталась защитить меня. Но я подозреваю, что стала бы совсем другим человеком и даже выбрала себе совсем другую профессию, если бы она просто сказала мне: «Ларри Гудман напился и упал в бассейн». Мы пришли бы к выводу, что неприятности иногда случаются, и порой мне приходится быть их очевидцем.

Вместо этого я считала, что плохие вещи если и происходят, то где-то далеко, на том конце патио. И если не присматриваться, то можно уверить себя, что их и не было.

В Майами было легко придерживаться этой точки зрения. Этот город всегда залит солнечным светом. Он почти в буквальном смысле слова возник из воздуха, поскольку его расцвет начался в 1950–1960-х, когда стали доступными кондиционеры. Годы спустя, когда мои будущие свекор и свекровь побывали в одном из старейших домов Майами, который теперь входит в государственный музейный комплекс, они сказали, что он построен примерно тогда же, когда их лондонский дом.

Люди часто удивляются, когда я говорю, что мое детство прошло в Майами. Они думают, что это город дедушек и бабушек. Но это относится скорее к Майами-Бич – фешенебельному пригороду, расположенному на острове к востоку от самого Майами, жаркого и совсем не гламурного, но в котором проживает большая часть горожан.

Свой первый дом мои родители купили на участке, где раньше росла манговая роща. Там осталось много манговых деревьев, плоды с которых падали на крыши наших машин, обдирая с них краску. Как и остальные дома в округе, наш был построен из бетона, оборудован кондиционером и средствами защиты от саламандр, грабителей и капризов погоды. Иногда к нам, проникая через вентиляцию, заползала точечная ошейниковая змея. Мы почти никогда не ходили на пляж.

Практически все жители Майами приехали сюда откуда-нибудь еще. Наши соседи-кубинцы жили в полной уверенности, что скоро вернутся в Гавану. Большинство друзей моих родителей говорили или с бруклинским, или с похожим на бруклинский акцентом. Мы делали вид, что в Южной Флориде те же времена года, что в Нью-Йорке, хотя на рождественской фотографии я стою рядом с Санта-Клаусом загорелая и в шортах.

Оторванность Майами и его «розовые очки» идеально нам подходили. Когда моя мать была вынуждена сообщать печальную новость – например, у кого-то из наших знакомых диагностировали рак, – она втискивала ее между двумя другими: о том, что сегодня на ужин, и во сколько у меня тренировка в группе чирлидерш. Плохая новость проскакивала так незаметно, что я вообще могла усомниться о том, что ее слышала.

На дворе стояли 1980-е, а это означало начало американского бума разводов. Я часто узнавала, что знакомые мне пары расходятся, но никогда не слышала почему. Мои родители особенно не распространялись о взаимоотношениях между членами нашей семьи, не говоря уже о чужих людях. Однажды я случайно услышала, как они шепотом обсуждают мою тетку-алкоголичку, но стоило мне заинтересоваться подробностями, как они немедленно замолчали. (Годы спустя я узнала, что после первой «Кровавой Мэри» тетушка неизменно заводила антисемитские речи.)