– Было, в Люберцах слушали. Только не у меня, а это Юрка Гордеев защищал студентов, которые кавказцев «обули» на подобном своем «изобретении». А Юрка так поставил вопрос, что присяжные хохотали, и те босяки, по-моему, вообще условным сроком отделались.[1]
– Ну верно! А чего тогда смеялся?
– А чего ж мне, плакать, что ли? Да и «бэсэду паддэржать!» – с кавказским акцентом добавил Турецкий, напомнив Вячеславу другой анекдот.
Едут два «лица кавказской национальности» в купе, молчат. День молчат, другой. Наконец один спрашивает: «Слюшай, куда едем, а?» Второй отвечает: «В Бакы едем». Снова вопрос: «Слюшай, в Бакы сито есть?» Ответ после длительной паузы: «В Бакы есть сито. В Бакы каждый семья имеет свой сито… Зачем спросил, а?» Вот тут любопытный и отвечает: «Просто так спросил – бэсэду паддэржать…»
Хоть и знал анекдот Грязнов, но расхохотался. И, отсмеявшись, твердо заявил, что обязательно будет присутствовать у Фролова. А вдруг и в самом деле понадобится беседу поддержать?
Федор Александрович не удивился, увидев друзей вдвоем, будто заранее знал об их приезде. Поинтересовался настроением, посетовал на погоду. Мол, синоптики обещали жару, а пока все дождит, и на даче делать нечего, не отдохнешь путем…
А дача у него была в «генеральском месте» – под Звенигородом. Поближе к Москве, конечно, было бы лучше, но именно это «поближе» – уже не генеральское, а, считай, маршальское место – Барвиха, Успенское, всевозможные там Горки и тому подобное. Не тянул пока на владения в тех «райских угодьях» главный московский гаишник. Хотя, надо сказать, некоторые коллеги как-то устраивались. Да и он давно уже не прочь поменять добротный бревенчатый дом с усадьбой на коттедж из красного кирпича и потому старается проявлять повышенную «гибкость» в решении некоторых вопросов, вызывающих неоднозначную реакцию «наверху». Но опять же эти вечные нюансы, будь они прокляты…
Вот, видимо, по этой причине и оставался «хороший приятель и честный мужик» Федор Александрович Фролов не в друзьях, а все-таки в приятелях у Грязнова с Турецким. И большего душевного сближения им как-то не требовалось. Приятельство обязывает к одному типу отношений, а дружба – это, насколько известно, нечто большее. А вот тональность разговоров не менялась, всегда оставаясь в высшей степени доброжелательной.
– О, какие люди! – изобразил искреннюю радость генерал при виде посетителей, входящих в его кабинет.
– Добавь традиционное: и без охраны, – хмыкнул Грязнов, пожимая Федору руку. – Ты на него, – он ткнул пальцем в Турецкого, – не греши, я тут не в качестве группы поддержки, а исключительно затем, чтобы вы потом, после вашего высокого заседания и прений сторон, если таковые состоятся, не разбежались в разные стороны, а составили бы мне компанию. Есть мысль поужинать. Нет, надеюсь, возражений?
– Чего это вдруг? – Фролов взглянул на Грязнова с подозрением.
– Ну если ты ужинаешь вдруг, а не как все люди, по необходимости, сделаю для тебя исключение. Посоветоваться хочу. По личному делу. А где ж с тобой еще можно пересечься? Не на Житной же. Вот и повод.
– Да? – как-то недоверчиво произнес Фролов. – А что за дело-то?
– Как говорила когда-то моя бабка, на сто тысяч целковых.
– Ну да, откуда твоя бабка могла такие числа знать? – натянуто улыбнулся Фролов.
– Барнаул, дорогой, – нравоучительно заметил Грязнов, – откуда моя бабка родом, всегда на золоте сидел. Для них это – не суммы, понял? В школе надо было не пропускать уроков, тогда б не задавал глупых вопросов.
