Кили уже орудовал на камбузе, и до ушей Арама доносились его проклятия в адрес Старины Кобба. Возможно, кок из мальчишки получился неважный – подгоревшую овсянку Арам учуял еще до того, как тот выскочил на палубу и вывалил загубленное блюдо за борт. Но, подавая Джонаса Кобба под соусом из целого ряда определений, способных оставить неизгладимый след даже в самых закаленных ушах и сердцах, Кили показал себя подлинным гением.
Том Фрейкс встал к штурвалу. Остальные тоже разошлись по местам. При виде вышедшей из офицерской каюты и направившейся в матросский кубрик Флинтвилл – заранее разъяренной, хрустевшей суставами пальцев в предвкушении стычки, которой на этот раз не суждено было состояться, Арам развеселился. Он сосчитал дважды до двадцати и еще до шести. Только после этого Макаса вновь возникла на палубе – в полном недоумении, судя по выражению лица. Оглядев палубу, она, наконец, заметила Арама, стоявшего у леера, и на лице ее отразилось такое замешательство, что он едва не расхохотался вслух.
Тем временем из офицерской каюты вышел и Однобог – без рубашки, босой, заспанный. Остановившись перед бочонком с дождевой водой, он снял с него крышку, оперся ладонями о край, отжался на руках, наклонился, окунулся в бочку едва не по брюхо, густо поросшее рыжими волосами, и вынырнул только секунд через десять. Встряхнувшись, он нетвердым шагом вернулся в каюту.
Но не прошло и пяти минут, как дворф снова вышел на палубу, улыбаясь, хохоча и от души хлопая по спине каждого, оказавшегося в пределах не такого уж широкого размаха его рук. Казалось, веселье первого помощника заразило всю команду – на палубе оживились, заговорили и даже запели, стряхивая остатки сна. Вскоре все дружно распевали любимую моряцкую песню Однобога.
Может ли утонуть добрый малый, не покидая судна?
А как же, язви меня в брюхо, ей-ей!
Тут нет никакого чуда!
Чтоб утонуть, моряку ни к чему вся глубина морская,
Были бы только эля бочонок да голова дурная!
Может ли боевой топор юнге снести башку?
А как же, язви меня в печень, ей-ей!
Тут и конец пареньку!
Но дело-то не в одном топоре: вернулся бы парень домой,
Коль не помог бы бочонок эля у юнги под головой!
Может ли кракен толстого кока в соленой воде утопить?
А как же, язви меня в спину, ей-ей!
Только бы смог ухватить!
Однако и кракен тушу такую на дно б утащить не сумел,
Выплыл бы кок, если бы только от эля не отяжелел!
Может ли палица лоб проломить бедному моряку?
А как же, язви меня в глотку, ей-ей! В драке держись начеку!
Что против палицы череп? Удар – и тут же треснет, увы!
Но много опаснее эля бочонок для слабой дурной головы!
Может ли пандаренская джонка поджечь быстроходный фрегат?
А как же, язви меня в ребра, ей-ей! Если успеет догнать!
Да, «Пламенное дыхание», скажу я вам, горячо,
Но если в брюхе бочонок эля, пожары нам нипочем!
Может ли ворген-матрос разорвать помощника с капитаном?
А как же, язви меня в темя, ей-ей! Клыки у него – без обмана!
Но не судьба офицерам пасть от когтя и клыка:
Довольно эля выпито, чтоб и воргену дать пинка!
Может ли смерть отыскать мореход на острие клинка?
А как же, язви меня в сердце, ей-ей! Нож бьет наверняка!
Но не в поножовщине самая суть и не в ином озорстве:
Губит не нож, а эля бочонок, да клятая дурь в голове!
Может ли палубный матрос сгинуть в пасти у тролля?
А как же, язви меня в душу, ей-ей! Такая уж выпала доля.
Тут о матросе и кончилась сказка, а началась на том,
