— Ну так это же просто прекрасно! — вдруг расплывается Мишанино лицо в лучезарной улыбке.
— Чего прекрасного? — он меня пугает.
— Вот и поедешь в его как там… — открывает он уже свой рабочий планшет и уточнят, — о, Спасо-Успенский монастырь Сергия Радонежского. Чудненько. Благостно. Лепота.
— Эээ, ты чего! — я уже беспокоюсь не на шутку. — Я тебе что, благородная девица? Царевна Марфа, чтобы меня в монастырь заточать?!
— Успокойся, — подходит к моему столу Мишаня и нажимает на кнопочку на телефоне: — Ниночка, принесите чаю, пожалуйста, Богдану Викторовичу. Да, с мелиссой. И с молочком. Да. — Ну так вот, — снова оборачивается он ко мне. — Прекрасный пиар-повод. Я сейчас подготовлю пресс-релиз. Медиамагнат и олигарх Преображенский решил удалиться от мирской суеты, приобщиться к церкви, Богу, подумать о вечном. Грехи свои отмолить. Да тебя потом ещё больше любить станут. Воцерковленного-то, — усмехается он мне. — Ничего с тобой не случится, поживёшь там полгодика…
— Полгода?! — не верю я свои ушам. — Какие, на хрен, полгода?! Да без меня тут всё развалится!
— Да ничего тут не развалится, — усмехается Мишаня, поглядывая на Ниночку, которая, пятясь своим аппетитным задом вперёд, чтобы мы сумели получше разглядеть его, завозит в кабинет столик на колёсиках.
С чаем с мелиссой, мать его.
— Вам с сахаром, Богдан Викторович? Молочком? — ласково курлычет она, игриво поглядывая на меня из-под своих наращённых ресничек.
— Как обычно. С молоком, — устало плюхаюсь я в кресло, с тоской провожая взглядом её аппетитные булочки. — Ну я понимаю ещё месяц, — плаксиво пытаюсь я выиграть себе хотя бы ещё некоторое время.
— Да что я, не знаю, что ли, чего ты тут так оставить боишься, — проницательно смотрит на меня мой лучший друг. — Заодно и отдохнёшь. Не мальчик уже по девкам так прыгать. И ничего тут без тебя не развалится. Сколько дармоедов развёл: весь бизнес-центр ими забит. Вот пусть и поработают на тебя в кои веки, — отпивает он горячий чай. — А мы тут тебе между тем и невесту подберём как раз…
— Какую, на фиг, ещё невесту?! — выливается у меня изо рта обратно чай.
— Ну а как же, остепениться тебе надо, батенька. Как-никак будущий губернатор. Слуга народа. Образец для подражания. А у нас какой сейчас курс у государства?! Правильно, — кивает он сам себе. — Укрепление семьи! И традиционных ценностей, — удовлетворённо заканчивает он свою речь.
И я чувствую, что окончательно попал. На шесть месяцев. Как небольшой срок.
И мой Мишаня не слезет с меня, пока я его не отмотаю полностью. С прилежанием и усердием.
Как и полагается будущему губернатору и послушнику. Или как там они у них называются…
Люба, за два месяца до этого
— Задворский, очень плохо, два, — устало возвращаю своему «любимому» ученику тетрадь, подхожу к его столу, и вижу, как он кладёт свою огромную ладонь сверху на мою руку с сочинением по литературе.
Сверлит меня своим нездоровым недетским взглядом.
Да куда уж там, детским, всё-таки восемнадцать годков уже стукнула как никак! Самый настоящий недоросль.
Крупный, здоровый. На своей машине в школу приезжает. Сам, за рулём.
Отец ему подарил.
Все девчонки от него в классе млеют. Точнее, не только от него, а от денежек его папаши.
— Любовь Ивановна, опять два? — с насмешкой изгибает свою верхнюю губу под ещё редкой порослью пробивающихся усов.
Тьфу!
— А может быть, вы со мной индивидуально позанимаетесь? Я хорошо заплачу, — не отпускает мою руку, вцепился в неё, гадёныш, поглаживает.
