В этот период коренной ломки нерв театрального интереса – современная заостренная пьеса о нас же самих. Малоповоротливому по роду своей музы театру сегодня трудно поспеть за все бегущим временем. Невиданная конкуренция навалилась на него – мы то, припав к телеэкранам, слушаем диспуты на «Двенадцатом этаже» ТВ или изменившуюся программу «Время», то взахлеб читаем публицистику в наших газетах – все смелей несущую информацию из сфер, где еще недавно хозяйничали всякие радиоголоса… И когда тяжелая театральная ладья вплывает к нам, в наш мир, с пьесой актуальной и нужной – мы начинаем понимать, что у театра есть – и должен быть! – свой неповторимый голос, который не в состоянии заменить ни одно из смежных искусств…
Вот именно такой пьесой – словно угаданной временем – и стала комедия-гротеск «Эффект Редькина», пьеса, быть может, и не приподнятая до высот классического репертуара, но заразительно демократичная и местами настолько злая, что при общем признании по всей стране ее пытались по старинке «зажать», например, в городе Грозном, о чем недавно писали в газетах. Я специально во время действия покидал администраторскую и заходил в зал, чтобы видеть эффект «Эффекта»… И когда по сцене на трибуну поднимались наши болтуны и чинуши, когда карикатурно-бодрые пионеры начинали показушный церемониал – зал разражался гомерическим хохотом. Все это на нашей памяти и еще не умерло, мы знаем этих чинуш в лицо и даже поименно, мы рады выплеснуть на них наш здоровый, очищающий смех…
Четвертый месяц идет «Эффект Редькина» с неизменным успехом! Четвертый месяц – и все неизменно на этом спектакле зритель, полный или почти полный зал…
Но можно ли всю политику театра строить только на «Редькине»? – как сказал мне в споре один критик. Вот в чем, пожалуй, вопрос…
— Мейерхольд – гений!! – завывал футурист.
Не спорю, очень возможно. Пускай – гений. Мне все равно. Но не следует забывать, что гений одинок, а я – масса. Я – зритель. Театр для меня. Желаю ходить в понятный театр.
Из фельетонов М. Булгакова.
Люстры горят, как на спектакле, а на балконах в рядах кресел, где я сижу, вообще ни души. Зато слышно каждое слово снизу, из партера:
– Товарищи, я рад, что мы взяли такого сложного автора. Освоение такой драматургии потребует от нас больших сил…
Только что состоялся перед премьерой просмотр сдаточного спектакля – «черной» комедии японского драматурга Кобо Абэ «Друзья», а теперь внизу идет обсуждение. Страсти кипят еще и потому, что сдачу спектакля дотянули до последнего дня – и сейчас принимают его буквально перед выходом на сцену. Постановочная группа, конечно, на нервах, обсуждают все – и худсовет, и творческий состав, и приглашенные на просмотр гости.
— Кто еще выскажется? – предлагает председатель.
Внизу, в партере, кто-то встает:
— Мне вот здесь недавно, на моем юбилее, товарищи сказали немало хороших слов… – начинает человек, и я понимаю, что это заслуженный артист РСФСР Николай Михайлович Дроздов, чью выставку к 50-летию творческой деятельности я только недавно разглядывал в фойе.
— …К сожалению, таких же хороших слов я не могу сказать сейчас про увиденный спектакль…
Внизу воцаряется тишина.
— …Более того, он сильно не понравился. Сама пьеса произвела на меня впечатление страшное! А то, что сыграно, ей не соответствует… Мне очень горько, неприятно – но ничему в спектакле я не верю…
