– Шлюха, – говорим мы с Голей Астрицким одновременно.
– Хамьё и земляне, – замечает Иван Купышта. – Всегда подозревал, что Байно и Астрицкий – самые обычные хамы. Как поздно я убедился в этом! Нотка, не слушай их, я тоже возьму тебя замуж, даже если дохтур согласится. Он будет меня лечить, ты будешь меня любить…
Мы не можем остановить сей-весь флейм. И это нормально. Я испытываю ужас, я боюсь так, как боятся только в рассказах и повестях или в кино, я прилагаю все усилия, какие только могу выработать, чтобы не начать молча рваться из фиксаторов. Думаю, я не одинок. Нам даже рекомендовали болтать. Очень страшно. Мы отлично знаем статистику выживания членов «похоронной». Один из нас наверняка, – а возможно и двое, – доживают по-настоящему последние минуты. Точно рассчитать дозу невозможно. Предсказать поведение Щ-11 в последней фазе существования её – невозможно. Статистика выживаемости на финише – один запятая три десятых трупа к пяти. Поэтому каждый из нас способен профессионально заменить каждого. Поэтому нас нечётное число. Поэтому нас всего пятеро, никто не хочет оказаться шестым.
– Самое время сейчас включиться интеркому, – говорит Дьяк. – Самое время нашим врачам-убийцам проявиться и сказать что-нибудь утешительное добрыми мудрыми голосами.
– Спасите, спасите, – говорю я, стараясь, чтобы звучало высоко и с горечью. – Я умираю. О, увы мне. Мне так горько.
– Начитан, сволочь, – замечает Голя Астрицкий. – Изложено, космачи, а?
– А у меня в глазах темнеет, – говорит Нота.
– А у меня тоже…
– А у меня во рту сухо и гадко.
– Щ-11 включила канализацию, – говорит Иван.
– Тьфу! – отвечаем хором.
– А у меня АСИУ отошёл, – через паузу сообщает Голя Астрицкий. – Я подтекаю… – Но мы уже не смеёмся. Мы уже иссякли. Мы уже прощаемся. Полчаса уже прошло, скоро мы умрём.
Я внимательно к себе прислушиваюсь. Но пока ничего необычного мой организм мне не сообщает. Есть давящая боль в локте, на который заведена системная насадка, головной фиксатор немного натёр лоб и виски. Что ещё?.. определимся по времени. Прошло больше получаса. Сколько точно? А-а, вот оно. Как и сказано в анамнезе, ровно так: я уже не могу точно определиться по времени. Это явный уже сбой, нештат. Вот тут-то я и успокаиваюсь. Баклушами бить поздно; мельница проехала.
– Группа, отчёт! – говорит вдруг Дьяк.
– Пилот, – откликаюсь я автоматически. Нет… пока работаю. И с приличной скоростью, – отмечаю не вслух.
– Соператор, – говорит Нота.
– ЭТО первый, – говорит Голя Астрицкий.
– ЭТО второй, – говорит Иван.
– Врач, – заключает Дьяк. – Ну надо же, все как на подбор. Сильные люди. Смелые люди. Может, вызвать подмогу, пусть ещё ядку вольют?
– Проще трубкой какой-нибудь по голове дать. И надёжней, – говорит Голя Астрицкий.
Хихик дуэтом Нота – Дьяк, но натужно-искусственный, по инерции, и – хором замолкаем.
– Знаете, что меня больше всего раздражает? – спрашивает через какое-то (неопределимое) время Голя Астрицкий.
– Кого что, – откликается Нота. – Вряд ли одно – всех. Но неважно. Ты продолжай, а то я чуть не заснула.
– Нам же ещё больше месяца тут торчать до старта! А могли бы жить да жить. Кроме того – проводы. Банкет. «Прощание славянки». Ручьём скупые слёзы.
– А ты прав, Голя. Я, например, никогда раньше живого землянина не видела, – говорит Нота. – Посмотреть бы. Пообщаться.
– А зачем тебе? – как можно более пренебрежительно спрашиваю я. – Для греховной коллекции?
