Маша про себя ругнулась: ну почему, черт возьми, нельзя продавать билеты так, чтобы формировались или женские или мужские купе! Хорошо, если едет одна семья – тут всё ясно и понятно, а если люди чужие друг другу, разного возраста, разных интересов да ещё разнополые. Все-таки однополые дорожные компании сходятся гораздо легче и быстрее. А тут ни переодеться, ни прокладку в трусах поправить невозможно.
Маша настороженно и даже неприязненно покосилась на дверь – кто же будет четвертым пассажиром. Если ещё один мужик, тогда хана. Она облегченно вздохнула, когда в купе впорхнула, с треском и скрипом отодвинув дверь, юное создание, почти без юбки и в короткой дубленой куртке, которое чмокнуло «бухгалтера» в щечку и защебетало:
– Прости, папулёк, мы попали в пробку, еле выкрутились.
«Папулёк» все ещё нервничал:
– Ленуся, ну нельзя же так – в самый последний момент на подножку вскакивать.
– Но ведь я же не опоздала! – не согласилось нервное и прекрасное дитя. – До отправления ещё целых четыре минуты. Ну, извини. Я сейчас, меня там Вадик провожает.
Дочь послала «папульке» воздушный поцелуй, развернулась на высоких каблуках и уже через секунду висела на шее молодого человека, по-видимому, того самого Вадика, отчего её коротенькая юбочка поднялась вверх, обнажив розовую попку в голубых трусиках. Запрокинув красивое, молодое лицо, она счастливо и беззаботно смеялась. А Вадик изо всех сил прижимал её к себе, мял за самые «выдающиеся» места и с блудливой улыбкой что-то шептал на розовое ушко.
Маша отвернулась от окна, достала из сумочки зеркальце и попыталась привести свою прическу в порядок. Ей почему-то неудобно и стыдно было смотреть на эту смеющуюся, всем показывающую себя, молодость, словно воровала у неё что-то, ей уже не принадлежащеё. Нет, она не была ханжой или брюзгливой бабакой, просто она уже знала, что наступает после вот таких сполохов призрачного счастья. По-видимому, знал это и отец-«бухгалтер», потому что он без особого умиления, даже с какой-то внутренней тревогой, наблюдал за сценой прощания дочери с Вадиком. Чтобы не выдать своих мыслей и не оскорбить отцовских чувств, Маша старалась не смотреть на мающегося отца. Но он вдруг сам взглянул на неё и с виноватой улыбкой сказал:
– Вот она, бесшабашная, свонравная молодость, ей нипочем будущее, она живет одним днём, тем и счастлива. Вы меня извините, нам предстоит долгая совместная дорога и нам за это время как-то придётся обращаться друг к другу. – Он слегка наклонил голову. – Меня зовут Семёном Михайловичем. Как Буденного, чтобы легче было запомнить.
У лощёного оказался теплый, даже ласковый, баритон:
– Я согласен с Семёном Михайлычем. Зовите меня Виктором.
– Маша, – представилась Маша, – или Мария Петровна, кому как удобно.
Семён Михайлович засмеялся:
– Все же на Машу вы больше похожи.
Маша в ответ лишь вежливо улыбнулась.
Наконец перрон потихоньку поплыл, а вместе с ним поплыли растерянные лица провожающих, забытые цветы, вагоны, стоящие в тупиках и на запасных путях, старые красные здания, изгороди, заборы, мосты, речки. А уже через полчаса за окном мелькали лишь голые лесополосы, прячущиеся за ними деревеньки, телеграфные и электрические столбы да заснеженные поля с занесенными скирдами соломы.
Все трое молча глядели в окно. Звонкий голосок дочери Семёна Михайловича доносился из коридора – видно, она уже успела забыть о московском Вадике и теперь заводила новое знакомство. Когда прошла первая магия очарования путешествием, когда пассажир смотрит в окно и не может оторваться от оживших пейзажей, Семён Михайлович встал и спросил Виктора:
