Никто не заметил, как я сунул авторучку в карман.
А потом я вынес её из класса и спрятал в тайник.
Алгебра была первым уроком. Елена Аркадьевна появилась в классе через час, к началу третьего урока. Она пристально посмотрела на пустую столешницу, заглянула под стол и спросила:
– Ребята, никто мою авторучку не брал?
– На фиг она нам нужна?! – возмутился с задней парты хулиган и двоечник Пашка Пупынин по прозвищу Пупок. – Мы, Лена Аркадьевна, уже два года шариковыми пользуемся.
И он был прав. Наливная чернильная авторучка была никому не нужна. Даже мне. Недавно, к первому сентября, родители купили мне аж три шариковых авторучки – с синим стержнем, с красным, и с чёрным. Авторучки лежали в прозрачном пластиковом чехле-футляре. Не у каждого школьника были такие. Но я сказал больше всему классу, чем Елене Аркадьевне:
– Очень надо с чернилами возиться. Каменный век, что ли?
– Ребята! Эта авторучка – память об одном человеке. Я ей очень дорожу. Отдайте, пожалуйста! Тем более что она никому из вас не нужна.
– Да не брали мы вашу авторучку, – завёлся Пупок. – Вы чё, не поняли, что ли?
Пупок злился, наверное, потому, что он своей видавшей виды шкурой чувствовал: кто бы не скоммуниздил эту проклятую авторучку, обвинят всё равно его. А кого ещё обвинять? Он ведь плохо учится, а родители у него: мать – простая фельдшерица в ветлечебнице, к тому же пьющая, отец в тюрьме сидит. Неблагополучная семья.
– А почему ты грубишь? – тихо спросила Елена Аркадьевна, у неё побелел кончик красивого носа. – Почему, Павел, ты позволяешь себе разговаривать со мной в подобном тоне?
– Вы же себе позволяете! – очень убедительно заметил Пупок.
Прозвенел звонок, и в класс вошла русачка Софья Абрамовна, это был её урок.
– Софья Абрамовна, – тоном приказа сказала математичка. – Будьте добры, проследите, чтобы никто не выходил из класса. Я сейчас вернусь. – И гордо вышла, прикрыв за собой дверь.
Русачка пожала литыми плечами и встала у двери, как скала. О том, что на улице вовсю гуляет бабье лето, и по причине тепла окна открыты, что класс находится на первом этаже, и что через открытые окна можно легко удрать, она не подумала, да и мы все даже не пытались этого сделать. Какое-никакое, но уважение к учителям и вообще к старшим, у нас, пятиклассников, живших в эпоху развитого социализма, присутствовало. Той отмороженностью, которая царит в теперешней школе, дети ещё не болели.
Софья Абрамовна Розенблюм была типичной еврейкой, и национальность свою скрывать не пыталась, да и сложно было её скрыть, имея такое имя, отчество, фамилию, а вместе с ними – широкие бёдра, крупный нос с горбинкой, кудрявые чёрные волосы и смуглую кожу. Говорила она, сильно грассируя. Теперь я бы не смог понять, каким образом ей удалось работать учительницей русского языка. А тогда я об этом не задумывался. Еврейский вопрос прошёл мимо меня. Я его не заметил. А про Софью я тогда думал, что она просто не совсем русская. И всё.
– Что вы натворрили, рребятки? – спросила Софья.
– Лена Яковлевна свою авторучку посеяла, а думает, что это мы её спёрли, – за всех высказался Пупок. – А на фиг нам её авторучка? Она нам и на фиг не нужна.
– А вы точно не бррали? Может, из озоррства?
– Нет, Софья Абрамовна, – снова за всех ответил Пупок. – Мы не брали. – И повторил: – Она нам на фиг не нужна, её дурацкая авторучка.
Он бы ещё несколько раз повторил эти слова, но тут отворилась дверь и в класс вошла наша математичка в сопровождении всего мужского педсостава семнадцатой средней школы – физрук Михаил Евгеньевич, трудовик Семён Семёнович и завхоз Степан Матвеевич, или попросту – дядя Стёпа. Класс притих. Честно признаюсь, я тогда решил, что мне каюк – либо кто-нибудь всё же заметил, как я тырил авторучку и обязательно меня заложит, либо я сам сознаюсь под прессом такого авторитета.
