И ещё – по одной крошечной точке белил на каждый огонёк или шарик! Я сама удивлялась, как получилось живо. Мне уже не терпелось поделиться с кем-нибудь, да хоть бы и с Лёкой. Но тогда получится, что я сама первая не утерпела.
Было как-то неловко начинать разговор. Как вдруг Лёка сипло сказала:
– На-астя-а.
– Чего?
– А давай подарки посмотрим?
Настала тишина. Я сказала:
– Это же секрет.
– А мы наши, которые нам, не будем показывать. Ну дава-ай.
Тогда я взяла все открытки, которые были готовы, – кроме Лёкиной, разумеется, – осторожно прихватила за края мамину, с ёлочкой, и перелезла к Лёке на кровать.
Лека сказала «ух», сосредоточенно запыхтела и тут же принялась обезьянничать: «а для тёти Нины я сделаю ёлочку, а для мамы – ветку с шариками…» Раньше меня это злило, а теперь почему-то нет.
Наоборот, я сама с удовольствием разглядывала Лёкины подарки. И какая-нибудь простая-препростая принцесса в кривом платье нравилась мне гораздо больше, чем мои собственные изысканные картинки. Как будто Новый Год именно тут и есть, в её простых первоклашкиных поделках.
Дверь морозно хлопает. Деревянный стук и пружинный скрип исчезают не сразу. Как будто на мгновение примерзли к воздуху. Соседской машины во дворе не видно. Пусто и тихо.
Мы вывалились из подъезда в своих мохнатых шубах как Три Медведя. Топчемся на крыльце. Мама говорит, что вот, у нас шубы искусственные, а мне всё равно. Ну и что в том такого, что искусственные?
«Вот, – говорит мама, – Элка отдала мне свою старую, каракулевую, но она такая тяжёлая. Сил нет. Так в шкафу и висит».
А мне даже нравится, что искусственные. Зато мы похожи на трёх медведей. Мама и я – коричневые, а Лёка – чёрный такой медвежонок.
Поднимаю голову и вижу тень – бабуля смотрит на нас из окна, провожает. Мы помахали.
Скоро к ней приедет тётя Тамара.
А мы спускаемся с крыльца на скрипучую дорожку. Здесь темно. Мама устраивает огромный мешок на санках, а мы с Лёкой несём рюкзаки – ну словно на Таватуй собрались. Только рюкзаки не такие тяжёлые. Снег искрится под фонарём. А мне почему-то кажется, что этот вечер – особенный. И люди кругом все особенные.
Где-то в стороне плывёт желтоватое лунное яйцо. Оно время от времени выглядывает из-за крыш.
А в окнах начинают загораться гирлянды. Разноцветно мигают то тут, то там. Вон рубиново светит звезда. В овощном дождик и мишура. Под мишурой очередь. Всё это видно в громадные стёкла, словно в аквариуме.
А трамвая нет и нет. Мама волнуется. Скоро половина восьмого, а мы ещё и до автобуса не доехали. Я удивляюсь: половина восьмого! Мне казалось, уже часов десять. Так долго мы собирались. А потом сидели с бабулей – провожали Старый год.
Перед нами бубнил телевизор, а мама всё вскакивала, суетилась, проверяла манники в духовке – один бабуле с тётей Тамарой, а один – нам, с собой. И пихала что-то в полный мешок. И проверяла по списку в своей записной книжке.
И вот, наконец, мама сказала: «Ну, готово!» А мы с Лёкой вручили Бабуле по свёртку, поцеловали её и строго-настрого велели открыть только после Нового года.
Раньше мы к Галеевым ехали через весь город – на куче разных трамваев с пересадками. Это было настоящее путешествие. За такое большое время я всегда успевала придумать какую-нибудь историю. А Лёка – поспать, поканючить и поиграть со своим рыжим тряпичным котенком.
И тут мама открыла этот тридцать третий автобус. «Полчаса, и мы на месте».
