Таракану было лет двадцать, половину из которых он провёл в лагерях. А ещё он здорово играл на гитаре. И пел хриплым голосом про роковую любовь и наганы. Меня к нему привёл Коробка. Он сказал:
– Ты только не дрейфь. Таракан нутром чует, когда дрейфишь. Понял?
Ну да. Только я всё равно дрейфил.
Дистрофическая конституция
Он сидел на лавке, но не как все обычные люди, а на корточках, поэтому был гораздо выше меня. Хотя я стоял. Сначала я увидел его череп – он отчётливо проступал через коричневую кожу. А потом руки – у него руки были синие, все в наколках. И ещё я сразу заметил тот кинжал. Это был именно кинжал – не нож и не финка, я по рукоятке сразу определил. Она выглядывала из ножен, прикреплённых к толстому ремню, вся была резная и в каких-то камешках.
Таракан поймал мой взгляд.
– Нравится?
Я кивнул. Вообще-то, я хотел ему вслух ответить, но получилось почему-то только кивнуть. А ещё у меня дрожали ноги – я их руками стал придерживать, через карманы.
– Самому нравится, – сказал Таракан. – Старинная вещь, редкая. Мне один авторитет подарил, из бывших царских каторжных.
Я попробовал улыбнуться, чтобы показать ему, как сильно интересуюсь старинными кинжалами. На самом деле, меня интересовало другое: пырнет он меня сейчас или позже. Я вдруг ясно себе представил, что вот прямо через минуту или две он возьмёт меня и пырнёт, и я упаду, и буду умирать в страшных муках. Кричать я, конечно, не стану – что толку кричать, когда ты смертельно ранен? Я буду умирать красиво, от рук рецидивиста, а потом меня похоронят на кладбище и на могиле напишут:
«Здесь покоится Олежек,
храбрый человек,
любящий сын и племянник».
– Подойди, пацан, – вкрадчиво сказал Таракан и вынул кинжал из ножен.
Вот теперь он меня и прикончит. Чик – и нет Олежека.
– Иди, – Коробка ткнул меня кулаком в спину.
Я подошёл к Таракану, колени у меня не гнулись.
– Отец есть?
Я помотал головой.
– На фронте убило?
Я пожал плечами.
– Безотцовщина, значит, – одобрительно кивнул Таракан и сплюнул мне под ноги. – А у меня ни отца, ни мамки, из беспризорников я. Меня советская власть воспитала. Ты с мамкой что ли живёшь?
– С мамой, бабушкой, тётей и братом, – выложил я.
– Погоди ты, не части, – Таракан поморщился. – Жрать хочешь?
Вообще, я хотел. Но на всякий случай опять помотал головой.
– А я хочу. Всё время хочу, круглые сутки. Чего бы сожрать? – Таракан задумчиво огляделся по сторонам. Но ничего более-менее съедобного поблизости не росло – ни груш, ни ранеток. – Может, тебя сожрём? А, Коробка? Сожрём твоего другана?
Коробка захохотал, а я сказал:
– Я пойду. А то меня старший брат уже ищет. До свидания.
И попятился назад.
– Стоять, – сказал Таракан, и я сразу остановился.
– Ладно. Я пошутил. Шутки у меня такие дурацкие. Ну-ка, задери рубаху!
– Зачем? – не понял я.
– Задери, говорю, – угрюмо повторил Таракан и сунул кинжал обратно в ножны.
Тогда я задрал. Таракан придирчиво осмотрел мои торчащие рёбра, ткнул в живот. Потом сказал:
– Ладно, пойдёт. В нашем деле что главное? Дистрофическая конституция!
Я не понял, что он имеет в виду. Но всё равно обрадовался. Кажется, меня приняли в шайку! Или ещё нет?
Атас!
В общем, стать членом уголовной шайки вора-рецидивиста Сашки Лукина – так звали Таракана – оказалось делом пустяковым. Легче лёгкого оказалось! Таракан был не слишком разборчив – брал всех подряд. Даже кандидатуру Коробкиного младшего брата Вовки одобрил, ему пять лет. Коробкина мать всегда Вовку на Коробку оставляла, ну вот.
