– Да, – кивает он.
– Сколько тебе лет? – интересуюсь я.
– Неделю назад исполнилось семь! – гордо заявляет он.
– И ты пьешь эспрессо?
– Не-ет! – со смехом открещивается он. – Я отношу его отцу!
– А! – улыбаюсь я, зачерпывая ложечкой от всех трех видов мороженого поровну.
– А тебе сколько лет? – спрашивает он.
Обычно я говорю: «Столько же, сколько и Камерон Диас!», но в данном случае я вынуждена отметить:
– Я тебе в матери гожусь!
– У тебя есть дети?
– Нет.
– Замужем? – хмурится он.
– Нет.
– Хорошо! Тогда ты можешь быть моей девушкой! – сияет он и важно направляется к моему столику. – Меня зовут Нино!
– Ким, – говорю я и пожимаю протянутую руку.
– Смотри! – радостно восклицает он. – Мы как реклама печенья «Ринго»!
Я повторяю с недоумением:
– Ринго?
– Ну да, – настаивает он и нетерпеливо объясняет: – Я – шоколадное, а ты – ванильное, понимаешь?
Мы переплетаем пальцы (мои – молочно-белые и его – блестящие коричневые) и смеемся, потому что вид наших переплетенных пальцев напоминает фортепьянные клавиши.
– Двойной эспрессо, – окликает мальчика бармен.
Нино тяжело вздыхает и говорит:
– Мне надо идти, – так, будто отправляется на войну.
– Ладно. – У меня тоже огорченное лицо. – Grazie за gelato.
– Не за что, – отвечает он.
В дверях он оборачивается:
– Придешь сюда завтра снова?
Я с готовностью киваю. И только когда он уходит, я замечаю в зеркале, что глупо улыбаюсь – боже мой, меня только что склеил семилетний мальчишка!
В отеле мама оживленно обсуждает важный вопрос: как одеться к нашему первому обеду на Капри? Сама с собой.
– Я думала надеть вот это платье, золотистое, атласное, с косым кроем, но, по-моему, в нем я похожа на статуэтку «Оскара». Наверное, лучше кремовое. Ближе к классике. Но может получиться немного блекло, я ведь еще не загорела… – Мама прикладывает материю к лицу, морщится и снова поворачивается к гардеробу. – Ярко-розовые брючки всегда к месту, но я не уверена, произведут ли брюки хорошее впечатление, и потом, это же католическая страна… – Она отодвигает в сторону гроздь вешалок, бормоча свою любимую мантру: «Лучше перестараться, чем потом пожалеть». – Она переводит дыхание и сосредотачивается. – Мне нужна недосказанность, женственность и стиль. Я хороша в сиреневом. И можно его немного приукрасить аметистовыми сережками.
Неизвестно, сколько еще это может продолжаться, поэтому я предлагаю:
– Можно спуститься в бар на минуточку и посмотреть, как все одеты.
Мама смотрит на меня так, будто забыла, что я здесь нахожусь.
– А потом вернуться и переодеться, если мы не соответствуем.
– Хорошая мысль, – соглашается она и останавливается на сиреневом.
Мое правило в отношении первого выхода в свет гласит: «Сомневаешься – надень черное». Моя мама принципиально против черного. Она говорит, что это отговорка, причем неизобретательная. Если ты, конечно, не относишься к «зимнему типу», уж не знаю, что она под этим подразумевает. Я чувствую ее взгляд, застегивая последнюю пуговицу жакета с воротником-стойкой.
– Какая прелесть, милая, – говорит она.
Я разглаживаю затканный черным узором черный атлас и удивляюсь про себя, что мама не возражает против того, что я переметнулась на темную сторону.
– Но может, лучше вот это?
Я оборачиваюсь и вижу у нее в руках обтягивающую водолазку.
– Пусть официанты ахнут!
– Мама! – протестую я точь-в-точь как Джейн Харрокс в рекламе «Теско».
Когда родная мать начинает для тебя сводничать – это что-то.
