Я не хотела умирать - страница 17



– На Маленького принца7, – на одном дыхании промолвила я.

Он с гордостью вскинул чёлку.

– Ну, значит, принцем и буду, а ты станешь моей Розой.

С тех пор мы с Димой стали неразлучны. Принадлежащие к двум абсолютно разным мирам, мы притянулись, словно близнецы.

Мне было пять, ему целых десять. Взрослым не понять, но для малышей это настоящий восторг, когда с тобой играют старшие. Я помню, с какой гордостью рассказывала в саду, что у меня есть десятилетний друг, и как с завистью покусывали губы другие ребята.

Я была взъерошенным, чумазым, покрытым заводской пылью ребёнком, Дима – моей полной противоположностью. Его внешний вид всегда был преисполнен лоска: красивая, хорошо выглаженная, дорогая одежда, отпаренные воротнички и манжеты, аккуратно причёсанные волосы. Дима был чистюлей, всегда носил в кармане салфетки, протирал ими мою грязную мордашку, покачивая головой и приговаривая:

– Юля, Юля, и откуда же ты взялась, такая замарашка? Как домовой.

Я хихикала, строила смешные гримаски, веселя его.

Дима был очень умным, рассудительным и серьёзным, он продумывал наши игры до мелочей, но легко раздражался, если что-то шло не по плану, и не любил, когда ему перечат. Я была смышлёной любопытной девчонкой, с неуёмной фантазией, обожающей баловаться и упрямиться. На Диму я всегда смотрела со слепым обожанием и восторгом. По его довольному взгляду и гордо поднятой голове понимала, как ему это льстит.

Мы виделись всего пару раз в неделю, чаще Дима не мог из-за школы и занятий. Я ждала наших встреч больше всего на свете, зачёркивая дни в своём маленьком календарике с лошадкой. И, отматывая всё назад, мне кажется, что иных дней, кроме дней наших встреч, в моей жизни не существовало.

Главным моим страхом было, что Дима однажды не придёт, и я снова останусь одна. Поэтому каждый раз я с замиранием сердца поднималась на наше место, боясь его там не отыскать. И заливалась тихим плачем, когда он опаздывал. Приходя, он жалел меня и говорил, что никогда не оставит.

Из-за его вспыльчивости и присущей мне резкости мы часто ссорились. Я всегда извинялась первая, догоняла его, крепко обнимала и говорила, что люблю больше всех в этом мире, а он великодушно меня прощал.

Дима много рассказывал о школе: прочитанных там книгах, учителях и одноклассниках. Он учил меня английскому, а я помогала ему учить стихи, которые он терпеть не мог. Пересказывала сказки, что им задавали прочесть. Их он тоже не любил, говорил, что они глупые и в них всё не так, как в жизни. Единственные сказки, что он признавал, были сказки Уайльда8. Уайльда я не читала, узнав об этом, в следующую нашу встречу он подарил мне большую красочную книгу. Я просидела с фонариком всю ночь, поглощая страницу за страницей, это были настолько жуткие, несправедливые и печальные сказки, что внутри меня всё сжималось, а в горле застревал комок, от которого я не могла избавиться. Я рыдала в подушку, боясь, как бы мама не услышала. Я тоже полюбила эти сказки, они были пропитаны болью, а что такое боль, я хорошо знала. Как знал и Дима.

Дима был единственным, кто понимал мои игры в насилие.

Я поделилась с ним, что мне нравятся игры, которые другим детям кажутся странными, он внимательно меня выслушал, а потом заявил, что ему такие игры тоже нравятся. И мы стали в них играть.

Дима с детства был сильным. Он швырял меня, словно пушинку, хватал так, что я не могла даже пошевелиться, но всегда предусмотрительно рассчитывал свои силы и следил, чтобы я не ударилась, поэтому страшно мне не было. Я всегда знала, что игра прекратится, если мне станет больно. Я ему доверяла, и от таких игр мы оба получали удовольствие. Дима сказал, что взрослым не следует знать об этом, и я с ним беспрекословно согласилась. Мне было пять, и я хорошо понимала, что если хочешь остаться непонятым и наказанным, то непременно расскажи взрослым.