– Он меня умоляет! Вы слышали? Азохен вэй! Ты хочешь вытрепать мне последний нерв! За что мне этот агрейсер цурес? Делай что хочешь, но завтра иди к этим красным командирам, и пусть делают как было, иначе, ты меня знаешь, я им устрою такую Курскую дугу, что они даже себе не думают!
Спустился вечер. Вечер тут спускается неожиданно, словно накрывая подушкой, глухо и темно.
Зелик обулся в бурки, надел фуфайку, взял в руки два ведра с «мешкой» для свиней и пошел их кормить.
Во мгле чернела глухая забора воинской части с просветом обвалившегося куска, как будто частокол зубов с несколькими вырванными резцами.
– Ой! – вскрикнул Зелик, споткнувшись об доски, завалившие тропинку.
– Стой, кто идет! – раздалось в ответ, и Зелика осветило двумя яркими лучами ручных солдатских фонарей.
Зелик остолбенел, уронил ведра на землю и задрал руки вверх, по темной траве расползлась вязкая жижа свиной еды.
– Это никто! Это Зелик Беренбаум свинкам кушать несет!
– Руки вверх! – раздалось в ответ.
– Так я и так руки вверх!
– Это ты кому руки вверх задираешь, шлемазл? – из темноты раздался голос Цыпы. – Я тебе сейчас такие руки вверх сделаю, что ты перестанешь ходить ногами!
– Гражданочка, тут военный объект, я буду стрелять! – растерянно ответил рыжий боец, неуверенно держащий в руках винтовку.
– Посмотрите на этого поца! Военный объект?! Это никакой не военный объект! Это наши камушки и наши свинки! И чтоб я вас видела на одной ноге, а вы меня одним глазом, если завтра вы не поставите забор, как было! Убери свое ружье, куш а бэр унтэрн фартэх![1] Зелик, что ты стал, как укушенный?! Иди домой!
– А я что? Мне сказали стоять, я и стою!
– Все, станция хацепетовка, конечная, можно выходить! А хэмдэлэ аройф, а хэмдэлэ ароп, а гезунд дир ин коп![2] Иди!
Короче, на следующий день забор починили. Но Цыпа говорит, что ненадолго, что скоро он опять завалится. А Цыпа знает, что говорит, это вам каждый скажет.
