Золотой диск поднялся над горизонтом, светя прямо в глаза. Римский лагерь был разбит у подножия Скопуса>164 – горы на северо-западной окраине Иерусалима. С её уступов открывался величественный вид на город, белоснежный храм в окружении мраморных колоннад и виднеющуюся в дымке трехглавую Масличную гору.
«Поспешай медленно», – любил повторять Пилат слова Августа>165 – своего кумира и почитателя. Цитировал он его изречения на каждом углу, но делал это мысленно, не показывая своего почтения к давно умершему императору, чтобы не вызвать ярость того, кому был обязан префектурой. Тиберий не любил отчима, и всякое напоминание о нем вызывало злобу, а всякое сравнение – ярость.
Исходя из данного выражения, пятый префект Иудеи не торопился въехать в «столицу>166» своей провинции. Сказать, что он не любил Иерусалим, – значит не сказать ничего: он этот город ненавидел. Утомляли нескончаемая суета, вечно палящее солнце, известковые плоскогорья и пронырливые, дотошные евреи, сующие нос везде, где можно. Жители этого города были неуправляемы, вспыльчивы, набожны и фанатичны. Они продавали и покупали всё и всех, учили и воспитывали всё и всех и презирали всё и всех, даже себе подобных.
Вдобавок ко всему они не умели или не хотели признавать себя виноватыми, что порождало многочисленные конфликты. Считая себя всегда правыми, иудеи были заносчивы и нетерпеливы. Сначала дали ему деньги на строительство водопровода, а потом, когда рухнула Силоамская башня>167 и погребла под собой восемнадцать каменщиков, обвинили его в том, что он самолично взял корбан>168 из храмовой казны и этим навлек беду на город, вызвав своим святотатством Божий гнев.
«Если у криворукого родится криворукий, то прежде всего винят отца, а не соседа», – сказал он им, прежде чем отдал приказ солдатам бить палками иудеев, которые поносили и его, и императора. Поколотили немногих, больше было задавленных от скученности и неуправляемости толпы. «Дубина в руке солдата была им наукой. А то что, учась, подавилось множество людей, так это от их тяги к знаниям», – писал он императору, защищаясь от нападок иудеев, обвинявших его в жестокости и неуважении их законов. Ответ не замедлил прийти: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».
В храме три раза протрубили в рог, извещая жителей города и бесчисленные толпы паломников, ночевавших вокруг города, об открытие ворот. Приближалась Пасха, и каждый правоверный иудей обязан был войти в храм и вознести жертву Богу Израиля.
Не успели стихнуть шофары, как огромные гурты и отары скота в тучах пыли и осоловевших от крови оводов мыча, блея и ревя потянулись к городу по окрестным дорогам, чтобы стать Пасхальными агнцами и быть закланными после полудня в четырнадцатый день нисана. Караваны верблюдов и ослов, груженые всем чем можно, беспрерывным потоком потекли в город, расплываясь по узким улочкам. Город заволновался и загудел, напоминая растревоженный пчелиный улей.
Стук колес по камням вернул Пилата к действительности. Уступив дорогу водовозу, спешащему к дымящейся кухне, префект прошел мимо своей палатки, куда одна за другой запархивали стройные рабыни, и направился к раскидистому платану, в тени которого уже стоял стол, окруженный диванами. Завтракать должны были трое: Пилат, Клавдия и Петроний – командующий когортой римлян, расквартированной в претории. Все остальные могли лишь ожидать, мечтая, когда префект соизволит позвать их к столу. Это правило не распространялось лишь на двух людей: Ирода Антипу
