Я отвечаю за все - страница 8

– Вы тут в командировке? – спросила Варвара.

– Немного, – ответил он, вынимая из тумбочки свои вещи – вещи нищего. – Не знаю, как сказать? Длинное времья нет жизни в спокойности. Есть командировка. Так.

– Вы – доктор?

– Так. Arzt der Toten. Доктор мертвых.

– Патологоанатом?

– Так.

– Военнопленный?

– Нет, не так. Был гитлеровский лагерь. Как это сказать? Арестант. Много год.

– Много лет.

– Так. Лет. Но ошень давно был военнопленный русской армии. Сдался в Галиции – прорыв Брусилова, вы не помнить?

– Читала.

– Конечно, помнить вы не может.

– Были в России?

– Здесь был, Унчанске. Госпиталь «Аэроплан». Господин Войцеховский сделал для австрийцев. Тут женился. Мой жена был Галя. Русский. Галя Понарева. Сейчас ее нет. Нацисты…

И, выставив вперед указательный палец правой руки, он показал, как нацисты застрелили его жену. Этим же пальцем он показал, что теперь один, один во всем мире.

– Я есть такой, – сказал он, – ganz allein in der Welt. Совсем. И больше – никого.

Варвара молчала. Уж это она умела – молчать и слушать, молчать и понимать, молчать и сочувствовать. Ей все всегда все рассказывали, не было человека, который пожалел бы о том, что вывернул душу перед Варварой Степановой.

– Надо было сделать так! – сказал Гебейзен и этим же длинным пальцем показал, как следовало выстрелить себе в висок.

– Почему? – спросила она.

– Вакуум! – сказал австрияк и положил ладонь на свое сердце. – Вакуум! – повторил он, постучав себя по лбу. – Не есть для чего жить!

– Бросьте! – сказала Варвара. – Что значит «не есть»? А наука?

Гебейзен помолчал. Ему вдруг стало холодно, он накинул на плечи одеяло. И пока накидывал, Варвара вдруг подумала, что он похож на птицу, на огромную, когда-то сильную, бесстрашную птицу. «Ловчий сокол» – вспомнилось ей читанное, «воззривший сокол» – так писалось в давние времена о беркуте, увидевшем волка в степи. «Как, должно быть, он ненавидит!» – подумала она.

– Вы знаете, что был на Морцинплац в Вена? – спросил он.

– Нет.

– На Морцинплац в Вена был «Метрополь». В ней был гестапо. В гестапо был группа «Бетман». Группа «Бетман» повез я…

– Повезли вас?

– Так. Меня. И мой науку к себе работать на них. Вы слышаль их наук?

– Да, – кивнула Варвара, – весь мир слышал.

– Еще не все. Еще совсем мало. Еще будет много ошень смешных штуки. Как это сказать – сильный смех?

– Хохот?

– Да. Они там хохот. Но меня не убиль, я нужный. Меня медленно убиваль много годы. И я умираль. Но это все так, unter anderen. Я живой, но вакуум. Разве можно выходить из лагерь и делать лицо, что ничего не был? Палач – не был? Газовка – не был? Тодбух – книга мертвых – не был? Метигаль – мазь из человеческий жир – не был? Селекции – не был? Красный крест на крыше крематорий – не был? Нет, невозможно. Ende! Навсегда осталось пейзаж – лагерь, один только пейзаж. И один звон, как быль там. И один мысль, как быль там. И никакой наук!

– Вздор! – воскликнула Варвара, сама не веря себе. – Ерунда! Если вы ученый, то вы им и будете. Вы не смеете складывать лапки. Даже для того, чтобы со всем этим покончить, вы должны остаться ученым. Вы должны собрать волю…

– Они убивайт волю, – сказал Гебейзен. – Они отрубайт волю. Ампутация воли. Ампутация силы. Ампутация! Так! Я говорил мой друг доктор Устименко это все, но он, как вы, не верит!

– И правильно! – согласилась Варвара. – Правильно!

Она знала, что он назовет Устименку. Может быть, она даже ждала этого. Но тут она вдруг растерялась, и Гебейзен увидел по ее глазам, что она словно бы перестала слушать.