Я отвечаю за все - страница 82

– И не смотри, никто тебя не неволит! – спокойно и даже лениво ответила Вера Николаевна. – Тем более что Владимиру совершенно все равно, смотрят ему в глаза или нет.

Одевая Наташу, Вера пела, а Нина Леопольдовна была задумчива и невпопад отвечала на вопросы дочери. Попозже, когда они совсем собрались идти, мать спросила у дочери своим натуральным, немножко испуганным голосом, не прекратить ли Вере всю эту переписку и вместе с перепиской весь «сюжет»? Ведь Владимир Афанасьевич, несомненно, чувствует, он не из тех людей, которых можно безнаказанно обманывать.

– Ему же больно! – из какой-то пьесы воскликнула Нина Леопольдовна. – По-человечьи больно!

Вера Николаевна зевнула, потом с низкого кривого крыльца оглядела ветхий двор, поленницу дров, лопухи, флигель с собачьей конурой у ступеней, кривую березку возле ворот. Мать следила за этим ее взглядом и понимала его. Но Вересова все-таки пояснила.

– Чтобы так прошла вся жизнь? – медленно и зло улыбаясь, спросила она. – Вот здесь?

– Но вам же дадут квартиру! – воскликнула мать. – Это на самое первое время.

– А мне и квартира не нужна, – отворотившись от Нины Леопольдовны и натягивая на белую руку замшевую перчатку, раздельно произнесла Вера. – Мне здесь ничего не нужно, понимаешь, мамуля? Я сделала с ним, с нашим дорогим, ошибку. Ужаснейшую, трагическую и глупую до смешного. Володя решительно неталантлив.

– Володя неталантлив? – поразилась мать.

– Как это ни дико, мамочка. У него нет своего конька. Он – вообще! А в его годы «вообще» – это сдача на милость победителя. Он все думает, все посвистывает, все какие-то книжки и журналы листает. Не на определенную тему, а – то такие, то эдакие. У него – «широкий круг». А широкий круг – это неопределенность цели, зыбкость основ, разболтанность. Ты удивилась, что я сказала: Володя неталантлив. Ах, мамочка, неужели ты до сих пор не поняла, что талант – это честолюбие, а он-то как раз честолюбия начисто лишен. Поддерживать талант – это подогревать честолюбие, а что мне подогревать, когда там пусто?

– Ты не преувеличиваешь? – спросила Нина Леопольдовна.

– Если бы! – грустно усмехнулась Вера. – Он, бедняга, человек долга. Но я-то о взлете мечтала, я его к взлету тренировала, я в этом взлете вот как была уверена. Что же мне теперь прикажешь с этим долгом делать? Ведь это невесть как скучно, мамочка, это почти что муж-бухгалтер, который считает, что он есть законный представитель долга, представитель государственных интересов, защитник чего-то там эдакого, а по сути «ваш супруг бухгалтер». Вот ведь как…

Наташка заныла на руках у бабушки, Вера красиво и ловко забрала девочку к себе, прижалась щекой к ее щечке и сказала звонким, чистым, ясным голосом:

– Да, да, конечно, это может быть даже и противно – то, что я так думаю, но, мамочка-мамуля, жизнь у нас одна. Была война, только что отвоевались, что же теперь осталось? Какие надежды, какие обещания? Стареть потихонечку, превратиться в одну из тех рано увядших докториц, которые утешают себя словом «долг»? Работать под командованием Володи? А ты знаешь, как чудовищно, свирепо, отвратительно он требователен? Как груб при малейшем просчете? Как у него лицо белеет? Ты этого никогда не видела, потому что здесь, дома, только частичка его, и то самая кроткая, а вот там, на работе, его девяносто девять процентов со всем непреоборимым хамством, с тихим голосом, от которого даже у меня, у его жены, ноги подкашиваются…