Читать онлайн Сергей Уманский - …Я плакал…

Второе ноября. Среда.

Профессорский кабинет заполняли красноватые лучи заходящего солнца и аромат свежесваренного кофе. За окном пролетал первые снежинки, но в помещении было тепло и уютно. В большом кожаном кресле сидел хозяин кабинета, профессор Либерман Михаил Львович, опытнейший психотерапевт, доктор медицинских наук. Он сидел перед ноутбуком, с которым практически не расставался, и где была вся важнейшая информация как по исследованиям, проводимым в клинике, так и пациентам, проходившим лечение. Сегодня вышел очередной номер электронного журнала по психотерапии, в котором были, на взгляд Либермана несколько интересных статей. Сделав небольшой глоток кофе из изящной чашечки, и надев очки, профессор вновь погрузился в чтение.

В достаточно просторном кабинете стеллажи занимали добрую половину свободного места. Они были заставлены книгами, стопками сложенными профессиональными журналами, научными фолиантами, альбомами с произведениями искусства, но на большей части находились разного цвета и объема папки с документами, исследовательскими работами и прочими нужными и ненужными бумагами. Массивный письменный стол, на котором помимо большого количества больничных карт пациентов и иностранных научных журналов, стояли ноутбук и чашечка из саксонского фарфора с недопитым кофе на таком же фарфоровом блюдце. Подарок одного из состоятельных пациентов в знак благодарности. Раньше этих кофейных пар было шесть, но сейчас осталась только одна, и то на чашечке был небольшой скол, а на ручке маленькая трещинка. Видимо посуда доживала свой век. Слева от профессора на краю стола стояла антикварная настольная лампа с массивным красно-зеленым абажуром.

За креслом на стене в рамках под стеклом висело несколько сертификатов, лицензий и дипломов. На удивление их было не много. Либерман не был тщеславным и при желании своими дипломами мог украсить весь кабинет от пола до потолка весь. Но во всем же нужно иметь чувство меры.

Современные вертикальные жалюзи наполовину закрывали окна, в ясную солнечную погоду создавая полумрак.

По правую руку от профессора у края стола находилось мягкое удобное кресло для посетителей и чуть поодаль, черный потертый неудобный диван для ассистентов. У противоположной стены стояло несколько стульев в расчете на то, если вдруг потребуется дополнительное место.

Либерман любил сидеть в своем любимом кресле с чашечкой кофе напротив огромного портрета Зигмунда Фрейда, запечатлённого в полный рост. Картину основателя психоанализа и научной психотерапии написал один из его пациентов. На полотне в массивной золочёной раме Зигмунд Фрейд стоял полубоком, с дымящейся сигарой в руке. Лицо его было слегка повернуто и так получилось, что доктор Либерман и доктор Фрейд смотрели друг другу в глаза. Михаил Львович, когда оставался вечером один, любил поговорить вслух с молчаливым доктором Фрейдом. Профессор представил себе ситуацию, как если бы кто из посторонних в момент их беседы зашел в кабинет, – и улыбнулся. Эта его забавляло.

Читая очередную статью, чувствовалось, что он недоволен и крайне раздражен, и чем дальше он ее читал, тем больше багровело его лицо и начинали играть желваки.

– Нет, это определенно невозможно читать, – не дойдя до конца, с возмущением и негодование в голосе буквально выкрикнул Либерман.

Резко, с брезгливостью отодвинув ноутбук, он встал с кресла и повернулся лицом к портрету Фрейда.

Промелькнула мысль: «Бедный Зигмунд Фрейд, отец психоанализа, один из основателя научной психотерапии. Если бы он такое прочитал, он бы перевернулся в гробу».

Еще раз подойдя к ноутбуку и посмотрев исходные данные, прочитал фамилию автора. Она ему ничего не говорила. Серебрянская О.К., экстремальный психолог.

Это еще что за специальность – экстремальный психолог!? Скажите пожалуйста, – подумал про себя Либерман, – с таким я еще не сталкивался никогда, да и в перечне специальностей такой нет. А может есть? Может я отстал от жизни? Надо будет завтра спросить у своих более молодых коллег.

Надев очки, Михаил Львович внимательно посмотрел на аватар Серебрянской О.К. перед статьей. На фото женщина средних лет со следами былой привлекательности, однако, мурашки легким щекотом пробежавшие по спине профессора, заставили его насторожиться. Не то, чтобы в этом круглом, несколько одутловатом лице с широко распахнутыми серыми глазами, как бы смотрящими сверху вниз, было что-то неприятное. Коротко стриженные блондинистые волосы с редкой челкой, открывали широкий, массивный лоб. Синего цвета сложно выкроенный воротник с мелкими пуговками в два ряда плотно обтягивал толстую шею. В полуулыбке тонких губ тоже не было ничего откровенно враждебного. Однако Либерман хорошо знал типаж этих людей. Он не был профессиональным физиогномистом, способным насквозь видеть человека, только раз взглянув на него, но большой практический опыт помогал ему через черты лица определить основные личностные характеристики человека. Михаил Львович не любил делать поспешных выводов, но с фотографического облика этой дамы явственно читались плохо скрываемые эгоизм, высокомерие, исключительность с чувством собственного превосходства над окружающими. Этакий вариант хабалки с элементами эрудиции и мимикрии под интеллигентность.

Либерман с трудом заставил себя дочитать статью до конца, чтобы полнее осознать всю нравственную деградацию и профессиональную некомпетентность автора.

«Да-а-а.…, – растягивая, и с неопределенной интонацией произнес он вслух, – бывает же такое». И как бы обращаясь к портрету Фрейда как к собеседнику:

Нет, это форменное безобразие. Однозначно, такие вещи нельзя пропускать в серьезные научные издания. Это же деградация, это дискредитация не только этого солидного журнала, но и через него всей психотерапевтической науки. Что-то с этим надо делать. И так ситуация с психотерапией в стране аховая, а тут еще такое.

Срочно надо что-то делать. Да. Обязательно. Завтра же вынесу этот вопрос на заседание кафедры.

И продолжал рассуждать про себя: «Каждый, кому не лень изобретает свою психотерапию, считая ее единственно верной и практически идеальной. То, что происходит сейчас в психотерапии далеко от науки. А где полные, масштабные исследования, статистика, какие есть показания и противопоказания, какова эффективность и возможные осложнения».

Либерман позвонил своему заместителю, доценту Михайличенко.

Через пару гудков в трубке послышался приятный баритон Николая Васильевича, прекрасного педагога и друга Михаила Львовича. Они были почти ровесниками, но так уж сложилось, что при написании кандидатской диссертации именно Либерман был у Михайличенко научным руководителем. Так зародилась их крепкая мужская и профессиональная дружба. Когда создавалась кафедра психотерапии, Михаил Львович был заведующим психотерапевтическим отделением на сорок коек. Пациенты, практическая работа с ночными дежурствами и срочными вызовами, консультациями и консилиумами, терапия и психотерапия – вот истинная любовь и страсть Либермана. А педагогика – это немножечко не то. По началу он отказывался от должности заведующего кафедры, но, когда ему в помощь дали Николая Васильевича, который обещал взять всю административно-бумажную работу на себя – согласился.

Либерман на кафедре психиатрии и психотерапии читал основные курсы лекций и принимал экзамены. Всю остальную работу проводил и контролировал доцент Михайличенко. За двадцать их лет профессионального и творческого существования не было каких-либо серьезных проблем. Более того – это была одна из лучших кафедр университета в сфере новаций и научной деятельности.

Николай Васильевич, добрый вечер. Прости, что мешаю тебе отдыхать, – извиняющимся тоном проговорил Михаил Львович.

Да не страшно. Все в порядке. Что-то случилось?

Ну как тебе сказать. И случилось, и нет. Слава Богу, все живы, здоровы, но сейчас я в нашем интернетовском журнале статейку провокационную прочитал. Представляешь, Николай Васильевич, не где-нибудь на левом сайте, а на нашем – новом, где нас с психологами объединили. Интересно-жуткое, я тебе скажу, чтиво…

Писульку Серебряковой что ли?

– А, ты уже прочитал… Да… Хотел с тобой обсудить завтра.

– Было бы что обсуждать, чушь собачья, – категорично заявил Михайличенко.

– Так-то оно так. Но ты же понимаешь, что такие вещи недопустимы в нашем профессиональном сообществе. После прочтения таких опусов, что о нас люди думать будут. Было бы это на нашем закрытом сайте, худо-бедно мы бы сами разобрались, а это все в открытом доступе.

Задумчивое м-да… повисло в воздухе. – Что будем делать?

– Я вот что думаю, – произнес Либерман. Давай завтра собирай на 14.00 кафедру, а я своих ординаторов подтяну еще. Будет о чем поговорить. Да, и пусть прочитают статейку, чтобы быть в курсе дела.

– Ладно. Сделаю. Тогда завтра в четырнадцать.

– До встречи. Привет супруге, – закончил беседу Михаил Львович.

Третье ноября. Четверг.

В кабинете профессора было шумно и душновато. Собрались все: и кафедральные и врачи-ординаторы, сотрудники психотерапевтического отделения. Всего девять человек. Места всем не хватило, поэтому пришлось принести еще две стула из отделения. Профессор уже как на десять минут задерживался у главного врача, однако особого волнения у собравшихся это не вызывало. Обсуждение статьи шло полным ходом.

Полнейшая чушь – горячилась ассистент Александровская, миловидная, несколько полноватая блондинка лет тридцати, самая молодая из преподавателей кафедры.

Как можно так унижать человека. Даже если он не нравится, – возмущалось она

Анастасия Сергеевна, – успокаивал коллегу Михайличенко. – Не надо принимать все так близко к сердцу. Тем более что мы как раз и собрались по этому поводу.

– А если бы с вашим родственником такую психотерапию проводили, – в запале продолжала Александровская.

– Анастасия, давай без перехода на личности, – достаточно жестко оборвал ее доктор Воробьев, старший ординатор отделения психотерапии. Воцарилось неловкое молчание. Правда длилось оно не долго.

– Извините Николай Васильевич, – посмотрев в сторону доцента, тихим голосом проговорила Александровская. – Я не хотела. Как-то само вырвалось. Надо же такие мерзости выкладывает в интернет, да еще гордится этим.

– Ничего Настя, бывает. Чего в запале не наговоришь, – улыбаясь, произнес Михайличенко. – А кто-нибудь знает, кто такая Серебрянская.

– Позиционирует себя как экстремальный психолог, – ответила Анастасия, – правда я не знаю, что это за зверь такой.

– Психологи вообще интересные ребята – включился в разговор Горбаченков. Эдуард Германович был под два метра ростом, рыжеволосый, с приятной улыбкой, слыл на кафедре безбожным спорщиком и провокатором в хорошем смысле этого слова. Он иногда ставил такие вопросы, на которые трудно было ответить умудренным в психотерапии коллегам, – Они придумывают свои методы, как из пальца высасывают. И что интересно – у некоторых что-то получается. А, спрашивается, – если работает, то почему бы не использовать. Опять же эта психологиня, как ее Серебрянская, пишет, что в конечном итоге все закончилось хорошо.

– И ты в это веришь, – раздражённо произнесла ординатор Голубцова: «Слышал бы тебя Михаил Львович. Мало бы не показалось. Такие вещи в отделении у нас вообще не допустимы. А если больной накатает жалобу? Нас врачей сразу бы лицензии лишили за такую самодеятельность и вообще навсегда запретили подходить к пациентам. А здесь, этой – якобы экстремальщице от психологии – как с гуся вода. Да еще с пафосом таким!!!»