Я помню, в северной деревне… - страница 3



в сраженье уходили батальоны
июльским или августовским днём.
Прошел он мимо, человек обычный,
в костюм одетый, как на всех, простой,
по набережной, ко всему привычной,
с судьбой зарытых в шар земной.
Николай Рубцов
Над Россией поют соловьи,
великого сердца поэты,
их при жизни, Россия, люби,
пока песни не все ещё спеты.
Ведь не знают, как долго им петь,
может, скоро от песен устанут
и начнут о днях тех скорбеть,
когда голос рассёк поляну.
Или, крылья раскрыв на ветру,
в мёртвый час, никому не мешая,
на рассвете однажды умрут,
древней песней поля оглашая.
Как недолго поют соловьи,
может, скоро совсем перестанут,
и берёзы, и ивы твои
от тоски, о Россия, увянут.
Но пока поют соловьи,
видно, песни не все ещё спеты.
О, как рано, Россия, твои
умирают поэты.

1979

Александр Яшин
Деревня… как деревня,
угор, ну что ж… угор.
Но смотрит ворон древний
по-яшински – в упор.
Бобришный, не Бобришный,
забыл, какой был бор,
но знаю – в ели ближней
Яшин – как укор.
Ни в чём не виноват я,
кричу ему – ни в чём:
висит тумана вата,
как саван, над ручьём.
Ни в чём не виноват я,
вы слышите – ни в чём:
я не вставал на брата
ни словом, ни мечом:
ель косматой лапой
держит за плечо.
Лесная жуть и нечисть,
лесная хмарь и хмурь,
я нагибаю плечи,
я стряхиваю дурь.
Бобришный, не Бобришный,
забыл, какой был бор,
но знаю – в ели ближней
Яшин – как укор.
Сергей Есенин
Ты на Ваганьковском покоишься, Есенин,
а журавлей уносит время вдаль.
Вот над Москвой летят они осенней,
неся на крыльях радость и печаль.
Как высоко летит теперь их стая,
как редок клин, как стал он незнаком.
И всё ж, над Лужниками пролетая,
ещё понятным говорят нам языком.
Поэт великий полевой России,
не зря ронял, как листья, ты слова,
поля рязанские не зря тебя растили,
земля недаром тебе силу отдала.
Как жаль нам юности твоей весёлой,
как жаль всего, что не успел ты спеть,
как жаль, что опустели сёла,
и нет тебя, чтоб душу им согреть.
Уж нет тех слов – утрачены напрасно,
уж нет тех чувств – растрачены на смех.
Гори, гори, костёр рябины красной
на берегах великих русских рек.
Отговорила роща золотая
в краю, где твой навек остался дом,
пусть журавли, над нею пролетая,
помашут ей за нас крылом.
Пускай летят, пусть тает в небе стая,
уносит время журавлей тех вдаль,
пусть золотая роща, опадая,
в сердцах рождает радость и печаль.
Ты на Ваганьковском покоишься, Есенин,
роняет листья клён – так ты ронял слова,
и над Москвой летят они осенней,
как журавли – над храмом Покрова.

1980

В этом северном городе…

1.
В этом северном тихом городе
жил поэт в недавние дни,
написавший «Прощальное» Вологде
и «Храни себя, Русь, храни!».
Знаю я, как печально берёзы
прошумели над сердцем его,
как осенние ливни и грозы
в голубое застыли стекло.
Как земля его дар поглотила,
он певец был её полей,
как земля ему дар не простила,
высоко он поднялся над ней.
Долго будет, печаля Вологду,
за оградой шиповник цвести,
шелестеть по осеннему золоту:
«Русь, люби меня, и прости».
2.
Там, где Сухона и Юг
свадьбу издревле справляют,
город прячется Устюг,
что Великим называют.
В нём соборов и церквей
понастроено купчисто,
берег Сухоны – как змей
на приёме у дантиста.
Прорубил в Европу Петр
в Петербурге окна-двери,
и купец в Неву попер,
Устюги забыв и Твери.
На амбары Мангазей
он велел замки повесить,
и товары магазей
источили моль и плесень.
Ни Хабаров, ни Дежнёв
не пойдут навстречу солнцу,
тихо мокнул под дождём,
в реку выставив оконца.
…Я вдоль Сухоны иду,
слева – памятник Дежнёву,