Читать онлайн Ханка Групинская - Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах
© Hanka Grupińska, 2022
© С. М. Панич, перевод, 2024
© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2024
© Издательство Ивана Лимбаха, 2024
По кругу. Разговоры с солдатами Еврейской боевой организации
Предисловие
К восстанию в Варшавском гетто я возвращаюсь без малого сорок лет. Первый разговор с Мареком Эдельманом – она открывает эту книгу – я записала в 1985 году для читательниц и читателей выходившего в Познани подпольного журнала «Час». Вскоре его перевели на несколько языков, и оказалось, что этот текст важен: в те годы мир тоже был жестко разделен, и в Америке или во Франции слова Марека Эдельмана звучали как весть с того света. В 1988 и 1989 годах я беседовала с повстанцами Варшавского гетто, жившими в Израиле. В 1990-м – с Инкой, Адиной Блады-Швайгер в Варшаве. Книга «По кругу. Разговоры с бойцами Варшавского гетто» появилась в 1990 году благодаря Ханне Кралль. «Это надо издать», – сказала она и позвонила к издателю. «Ты должна поговорить со Стасей», – велел Марек Эдельман в 1999 году. Я опоздала на несколько недель. С Хайкой Белхатовской я тоже встретилась слишком поздно – она была уже очень больна. Не сразу, но все же мне удалось убедить Казика Ратайзера, что его история должна дополнить второе издание книги. Наконец, в 2000 году круг размышлений о восстании в гетто замкнулся вторым разговором с Мареком Эдельманом. Все они рассказывали много лет спустя, некоторые – впервые за долгие годы, многие – впервые по-польски. Маша, Люба, Арон, Пнина, Казик и Шмуэль так или иначе смогли «освоить» тему Катастрофы на иврите. Впрочем, там ожидали от них совсем других историй. В разговорах со мной они, скорее, развертывали собственную память, чем перечисляли события. Польские слова прижимались к прошлому теснее, чем ивритские, они были ближе, их смыслы – больнее. С Инкой и Мареком мы говорили через польские «фильтры», и в наших разговорах, равно как и в нашем пространстве, все эти годы неотступно присутствовала Польша. Язык не окликал, он служил невидимым орудием мысли.
Помнили разное. Каждый говорил о том опыте, который запечатлелся в его памяти. (Их рассказы – не главы из учебника истории; такие темы учебник истории обычно обезличивает.) Они употребляли много слов для одних и тех же понятий, имена передавали по-разному, потому что в памяти они записались на разных языках – на идише, на польском и на иврите. Например, Марек Эдельман всегда говорил «Юрек Вильнер», потому что так говорили в Варшаве, откуда Юрек был родом, Шмулик Рон называет Вильнера его еврейским именем Арье потому, что оба были сионистами. Розовского называли кто Велвлом, а кто на польский манер Вельвелем. Фамилии тоже записывали по-разному: одни – по правилам немецкого правописания, другие – в транслитерации с иврита или в польской орфографии. В книге много собственных имен, разными именами описывали одно и то же событие. Например, Большой акцией, выселением, Gross Aktion, акцией или акцией выселения называли массовые депортации из Варшавского гетто в июле, августе и сентябре 1942 года. Но этими же словами описывается уничтожение гетто и в других местах. Маша и Пнина называли восстание в гетто «акцией» (буквальный перевод с немецкого Aktion), Мордехай Анелевич говорил о самообороне. Слово «восстание» пришло из другого, более позднего мира.
Второе польское издание книги, дополненное новыми интервью, вышло под названием «Бег по кругу» в 2000 году. Разговоры в нем сопровождались предисловием и пространными комментариями Павла Шапиро, а также архивными снимками, сделанными в гетто, фото главных героев книги и биографиями повстанцев. Думаю, в те годы такая книга наиболее полно отвечала читательским ожиданиям. Третье издание было более скромным – в него вошло меньше текстов и фотографий. За прошедшие после выхода первой книги тринадцать лет мы начали иначе мыслить о Катастрофе, о гетто и восстании. Выросли горы комментариев к тогдашним событиям, и найти их было совсем просто.
С тех пор прошло еще десять лет. Наше знание о тех событиях изменилось, его как будто стало меньше. Забываем о восстании, ибо проходит время, и чем дальше отстоят события, тем слабее отпечатываются их следы в нашей картине мира. Поэтому я стараюсь как можно больше пояснять – комментариями и фотографиями тех лет. Вошедшие в книгу фото, бóльшая часть которых никогда не публиковалась, взяты из необычной коллекции Лукаша Бедки[1]. Их не назовешь обычными хотя бы потому, что нельзя отнести к «обычаю» запечатленный на них мир; необычность состоит и в том, что восемьдесят лет спустя они позволяют посмотреть в глаза тем, кто жил в этом мире. Фотографировали в гетто прежде всего немцы (у солдат были фотоаппараты, и запрет[2] на них не распространялся) реже – евреи (иногда тайком снимали те, кто изготавливал в юденрате[3] пропагандистские материалы), совсем редко – поляки (например, известно несколько десятков фото восставшего гетто, которые украдкой снимал польский пожарный). Авторы снимков из коллекции Лукаша Бедки неизвестны, по всей вероятности, все фото были сделаны немецкими солдатами.
Иногда люди, которых фотографируют, смотрят в камеру, порой они не замечают присутствия фотографа. В данном случае это не столь важно, потому что на каждом снимке запечатлена пусть частичная, но все же правда – реальные люди и контекст. Я постаралась придумать самые простые подписи – общее название, место, если оно известно. Но привязка фотографий к месту или событию опять же не столь существенна. Даже неполная правда о Катастрофе, которую открывают эти фото, самодостаточна (говорит сама за себя).
Мне бы хотелось, чтобы эти разговоры – особенно сейчас, когда гидра национализма снова наводит ужас на Польшу и на весь мир, – воспринимались одновременно как документальный рассказ о страшном времени и как свидетельство о мышлении и поступках, возможных в каждую эпоху.
Ханка Групинская
Варшава, 2022
1 – Юденрат, ул. Гжибовска, 26/28 (Юденрат находился в этом доме с момента создания и до Большой акции)
2 – Юденрат, ул. Л. Заменгофа, 19 (в этот дом Юденрат переместился после Большой акции)
3 – комендатура Еврейской службы порядка, ул. Крохмальна, 32 (здесь комендатура находилась до Большой акции)
4 – комендатура Еврейской службы порядка, ул. Огродова, 15/17 (после Большой акции комендатура находилась по этому адресу)
5 – инфекционная больница, ул. Ставки, 6/8 (местонахождение после Большой акции)
6 – Вертерфассунг (SS-Werterfasungstelle), ул. Ниска, 4–20
7 – Администрация СС в гетто (Befehlstelle), ул. Огродова, 17 (этот дом администрация СС в гетто занимала до Большой акции)
8 – Администрация СС в гетто (Befehlstelle), ул. Желязна, 103 (местонахождение после Большой акции)
9 – бункер командования Еврейской боевой организации, ул. Мила, 18
10 – выход из тоннелей на ул. Огродовой
11 – выход из тоннелей на ул. Простой
12 – заминированный повстанцами вход в гетто, ул. Францишканска
13 – заминированный повстанцами вход в гетто, ул. Новолипье
14 – дом на ул. Лешно, 84 (с апреля 1941 года здесь находился сборный пункт для последующей депортации в трудовые лагеря; во время восстания в гетто отсюда отправляли в лагеря уничтожения; в этом же здании находился отдел трудоустройства)
15 – в этом месте повстанцы сражались совместно с бойцами Армии Крайовой, перекресток ул. Бонифратерской и Сапежинской
16 – здесь к повстанцам присоединилась Гвардия Людова, перекресток ул. Францишканской и Новинярской
17 – мост над ул. Хлодной, на пересечении с Желязной
18 – дом на ул. Лешно, 18 (здесь после выхода из гетто и вплоть до Варшавского восстания скрывались уцелевшие командиры повстанцев)
Что в гетто было наиболее значимым? Ничего! Ничего! Не говори ерунды!
>Разговор с Марком Эдельманом, записанный совместно с Влодзимежем Филипеком для познанского подпольного ежеквартальника «Час» в 1985 году
Расскажите, кем вы были до войны. В общественном сознании вы – член Еврейской боевой организации[4], участник восстания в Варшавском гетто[5], а нам бы хотелось расспросить о вашей генеалогии, о семье. Где вы жили, в какие школы ходили? Об этом ведь никто не знает…
Ну да, как же, никто не знает… Особенно суд не хочет узнать, но сейчас это не имеет никакого значения. В Варшаве жил.
Вы родились в Варшаве?
Допустим. В бумагах, по крайней мере, так записано. Мать перебралась из России, отец тоже был репатриантом из России, точнее, из Беларуси – из Минска, Гомеля. А я родился в Варшаве. Еще до того, во время переезда, в дороге умер мой брат. Выживи он, меня бы не было. А вскоре после того, как я появился, мои родители умерли.
Почему ваши родители покинули Гомель и перебрались в Польшу?
Не знаю, что тут сказать – меня тогда не существовало. Но не думаю, что из-за своего антикоммунизма. Возможно, и в нем было дело, но ничего об этом рассказать не могу.
Может, по каким-то политическим причинам?
Кто его знает… В те годы все поляки, которые были польскими гражданами, уезжали из России.
У ваших родителей было польское гражданство?
У матери, кажется, нет. У отца было, а матери полагалось как члену семьи.
Сколько вам было лет, когда вы осиротели?
Я сам точно не знаю. Отец умер, когда мне было то ли три, то ли пять, в 1924-м, может быть, в 1926-м, а я родился в 1922-м[6]. Помню только, как сидел у него на коленях, и ничего больше.
А мама?
Мама умерла, кажется, в 1934-м. Мне тогда двенадцать, от силы тринадцать было. Но я точно не знаю – кладбище, на котором она похоронена, дважды бомбили. Первый раз – в 1939 году, второй – во время Варшавского восстания. Камня на камне от ее памятника не осталось. Когда в 1939-м сдавал выпускные, мне сказали, что надо пойти на могилу мамы и сказать: вот, сдал на аттестат. Тогда еще хотя бы следы ее могилы сохранялись, но там то ли новую аллею прокладывали, то ли еще что-то делали, так что в 1940-м могилы и в помине не было.
Кем был ваш отец?
Очень интересный вопрос. Об этом никто не знает. Вообще никто в доме. Может быть, и знали, но я был слишком мал, чтобы со мной на такие темы разговаривать. Мама работала в детской больнице сестрой-хозяйкой, всегда в вечернюю смену. Вовращалась в четыре утра, когда я уже спал, а дома была только Франя.
Франя? Кто это?
Ну… Такая себе Франя. У меня не было родни. Родители, как я говорил, приехали из России. У мамы – двенадцать братьев, все эсеры. Не знаю, то ли в 1918-м, то ли еще в каком-то в Гомель пришли большевики и вытащили из дома всех братьев (у деда было так много детей потому, что он все ждал девочку). Не смейтесь, это важная деталь. Так вот, когда этих двенадцать братьев повели к памятнику Понятовскому, чтобы расстрелять, моя мать, этакая маленькая девочка, затесалась между ними, а какой-то русский чубарик заметил и как закричит: «Девушка, удирай!» Всех их расстреляли, только она осталась. Кажется, после войны вдруг появилась тут дочка старшего из братьев, Таня. Она уже умерла… Или, может, еще жива, не знаю… Кроме нее, другой родни у меня нет. Как двенадцать братьев в парке Паскевича возле памятника Понятовскому в Гомеле шлепнули, кто еще остался?.. Как говорил Ленин, будем продолжать эсеровскую политику, а самих эсеров – в тюрьмы. А при надобности лучше расстрелять – в тюрьме еще кормить надо.
Ваш отец тоже разделял эсеровские идеи?