Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах - страница 21

«Мы», то есть кто?

Лейб Грузальц, он потом был нашим командиром, моя Лея со своим неофициальным мужем Адиком Янкелевичем… Нас было десятеро: две девушки и восемь парней. Поселились скопом: спали вместе, жили вместе. Прежде всего учились обращаться с оружием. Меня учил Хаим Фример. Он выжил. Умер уже здесь, в Израиле. Был женат на Пнине Гриншпан. Его группа находилась на другой стороне улицы: вход в дом был от Милой, 29, но окна выходили на Заменхофа. Мы устроились так, что несколько групп жили рядом, на одном отрезке улицы, чтобы вместе ударить посильнее. Так и было. Нападали с двух сторон. Напротив жили даже две группы: одна, ПРП[87], Павла [Брыскина], а другая – Берла Бройде. Все наши группы были тесно связаны друг с другом. У нас был свой сигнал к началу наступления: кто-нибудь из второй группы бросал гранату, и тут же мы шли вперед.

Итак, вы начали учиться стрельбе…

Сейчас, минуточку. По правде говоря, учились теоретически, нам ведь и выстрел сделать нельзя было.

Вы пришли в организацию после 18 января, верно?

Да, но уже до этого существовали группы, так называемые пятерки. В одну из них мой муж [Якубек Путермиль] входил, он был на территории Тёббенса – Шульца[88].

Уличная торговля

Вы помните 18 января?

Да, хорошо помню.

Расскажите, пожалуйста.

18 января… Расскажу о том, что сама пережила. 18 января я пришла в укрытие, пряталась под чердаком.

Где это было?

Налевки, 47, вход со стороны дома сорок девять. Это были две сквозные подворотни, дома принадлежали одному хозяину. Я бы хотела об этом рассказать, чтобы другие имели понятие, каково жить в так называемом тайнике. Этот тайник устроили под чердаком, в пустовавшей комнате. Вход в нее был через печку: открывалась заслонка, залезали внутрь, a дальше лаз вел в замаскированную комнату. Тогда, 18 января, с нами хотела спрятаться одна женщина с ребенком. Несколько человек ни за что не соглашались ее впустить потому, что ребенок может заплакать… Я так остро не реагировала, потому что мне было уже все равно, я чувствовала себя очень одинокой в этом дворе. Ни одной души на целом свете у меня не осталось, никого, поэтому все было безразлично. А те, кто там был, изо всех сил цеплялись за жизнь, что, собственно говоря, нормально. И она, мать эта, поклялась, что, если ребенок заплачет, она его придушит. Помню, мы слышали немцев, как те ищут. Шли, как всегда, со своими собаками, натасканными на человеческий запах. И тогда все глаза… Комната большая, лежали на полу, вповалку. Зима была, каждый впихнул туда какую-то постель для себя, какое-нибудь одеяло… Она-то, конечно, дала ребенку люминал, чтобы тот не просыпался, но все равно люди боялись. Позднее, когда у меня самой появились дети, я часто со страхом думала: вдруг заплачут. Этот дикий страх преследовал меня все время, пока они были маленькие. А тот ребенок тогда не заплакал. Из-за этой женщины мы на следующий день не хотели возвращаться в этот схрон… Никто не хотел туда идти. На углу Милой и Налевок нашли канализационный люк. Те из нас, кто помоложе, решили: спускаемся в канализацию. Целый день просидели в люке, в сточную воду так и не ступили. Хотя, конечно, немножко вглубь пролезли – в крышке от люка были дырки, через них любой мог внутрь заглянуть. А потом акция закончилась.

Почему вы решили спрятаться 18 января? Откуда вы знали об акции?

Мы быстро узнали. Многих из тех, кто работал в городе, забрали на Умшлаг, когда они выходили на работу. Я знала кое-кого из них, покупала для них товар, рассказывала вам об этом. Помню, что один парень, звали его Изя Френкель, спрыгнул с телеги, которая ехала на Умшлаг, и сбежал. Он мне и рассказал, кого забрали, я знала почти всех этих ребят…