Что еще осталось у вас в памяти со времен восстания? Вы были на Милой, 18.
Мила, 18… Этот бункер построил разный еврейский сброд – карманники, спекулянты, вокзальные воришки, «унтервельт», как их называют на идише.
Криминал. Они построили бункер по просьбе какой-то организации?
Нет, строили его для себя. Но они знали о нас, слышали. И сами предложили, чтобы мы туда пришли. Отдали нам несколько комнатушек. Их комнатки были красивые, плиткой выложены. В бункере была вода. Они нас просили – оружия у них не было, но они просили – мол, хотим к вам присоединиться и воевать вместе с вами. Они, жители этого бункера, к нам большое уважение имели.
Ваши оставались в бункере до конца?
Думаю, что да. Меня тогда там не было, но группа повстанцев на Милой, 18, спаслась. Потом они перешли в бункер мусорщиков на Францишканской. Был среди них парень по имени Юда Венгровер. Его подстрелили еще перед восстанием, ранили в плечо, но ему удалось сбежать. Ранили, когда он расклеивал на стенах наши листовки, обращение к жителям гетто. Мы писали: не надо даваться живыми, надо идти добровольно на смерть, пусть каждый защищается тем, что у него есть, – топором или какой-нибудь железякой. Это было незадолго до восстания. Когда восстание началось, Иегуда был в бункере на Милой, 18. Немцы бросили туда газовые гранаты. Вы знаете, я ведь единственная, кто из этого бункера на Милой, 18, остался в живых. И еще Марек [Эдельман] в Польше… Я там была… Не помню, сколько дней, вроде бы два или три. Пока Марек не пришел и не забрал всю нашу группу, всех нас, кто был из Бунда.
Вы помните, когда это было?
Точно не скажу. За несколько дней до того, как Милую, 18, взорвали, все ушли. Только без Майлоха Перельмана… Девять человек нас оставалось.
А почему вы захотели уйти с Марком?
Захотели, еще бы! Сказать вам правду? Теперь уже можно. Мы тогда крепко обиделись на Мордехая из-за Майлоха. Обиделись, что он приказал отнять у Майлоха оружие и не разрешил забрать его в бункер. У Мордехая были добрые намерения – сейчас-то я это понимаю, но тогда, в то время… Майлох был замечательный. Хороший боец, отличный друг, интеллигентный, он состоял из одних достоинств. Всегда брался за самые трудные задания. Позднее, уже после войны, встретила его одноклассников и должна была рассказать им обо всех подробностях. Майлох каждый день вел дневник нашей группы.
Дневник сохранился?
Нет.
А что с ним случилось?
Я всем нашим парням пошила торбочки, каждый сложил в свою личные вещи и носил на шее. В моей торбочке лежал дневник, все фотографии, какие оставались из дома, а еще фотографии какого-то парня, который попросил их сохранить, мол, если я погибну, пусть хоть снимки останутся. На Милой, 29, была вода, и мы могли помыться. Даже кровати там были, а мы столько ночей без сна… Помню, нашла там даже пижаму. Надела пижаму, а торбочку повесила на какую-то полку, что стояла рядом. Проснулась оттого, что они в наш бункер ломились. С нами был один парень, Хаим Фример, который очень хорошо этот бункер знал. Он и говорит: «Слушайте, тут сделали подкоп, можем через него выйти». А наш командир (я, конечно, уже и думать забыла тогда о своей торбе) приказывает: «Не входить в подкоп!» Немцы динамитом проломили дыру, мы уже небо голубое видим. Они начали забрасывать нас гранатами. Тех, кто стоял впереди, – командира и еще нескольких человек – первой же гранатой убило. Среди них была Лея [Шифман], она тоже погибла. Это все у нас на глазах произошло, и тогда Хаим [Фример] велел нам отступать через подземный ход.
