Эти законы были просты и всем известны. Человеческие дети узнавали их с младенчества, раньше, чем учились говорить. Не выходи ночью на перекресток. Не оставляй на столе два скрещенных ножа. Не забывай запереть дверь, когда стемнеет. Не оставляй пряжу на ночь. Не выплескивай воду за порог в субботу. Держи за притолокой ветку рябины или кусок железа.
Бреннан думал: люди не знают подлинной свободы. Они всего боятся – зверей, темноты, друг друга. У них нет Даров. Нет бессмертия или хотя бы долголетия. Нет телесной крепости и здоровья. Нет даже тех мелочей, которые по-настоящему отличают низших от высших, младших от старших, вроде умения видеть в темноте или понимать язык птиц. Как они вообще могут жить в своем убожестве и слабосилии… и в такой грязи?
Бреннан, раньше никогда не пачкавший рук в золе и в навозе, не смеялся над людьми только потому, что законы гостеприимства, которые соблюдают и хозяева, и гости, обязывали его молчать. Как-никак Скара приютила его, поэтому следовало прикусить язык.
Король при расставании не сказал Бреннану, что будет, если он пожелает расстаться с человеческим обликом раньше времени, сведя счеты с жизнью. Король ничего не сказал… но наверняка разгневался бы. Он отправил Крылатого к людям жить, а не умирать.
Хорошо, если Король примет его дух и вернет Крылатому прежний облик… А если не сможет? Фаэри не властны над тем, каким путем люди идут после смерти. Неужели ему предстоит вечно скитаться в виде бесплотной тоскливой тени, которая пугает путников на болотах? Или, еще хуже, вдруг он превратится в отвратительного слуа – живого мертвеца?
И тогда Бреннан решил: так уж и быть, он готов учиться. Готов терпеть людей и принимать от них пищу. Ведь кормят же они ловчих птиц, привязанных к насестам. Он даже перестал кривиться от насмешливых взглядов. О, каким неумехой, наверное, казался жителям Скары этот будто бы ирландский чужак! Он ведь не был воином, охотником или мастером. Так себе, мальчишка-приемыш, которого они взялись кормить и обихаживать из милости…
Король был мудр. И поэтому Бреннан решился терпеть и ждать – лишь бы ему позволили вернуться. Хоть когда-нибудь.
Вернуться туда, где Бреннану не позволяли забыть, что он – сын смертного (а значит, хуже и ниже остальных). Туда, где из прихоти у него отняли крылья. Где запретили быть тем, кем он был всегда. Где ему не оставили никакого выбора. Не оставили вообще ничего, кроме безграничного отчаяния…
Однажды под вечер к Грейгу и Айли зашел рыжий Дункан. Пожелав старикам здоровья и спокойного сна, он обратился к Бреннану:
– Князь удивляется, отчего тебя до сих пор не было видно в его доме. Ты носишь оружие и уже достиг тех лет, когда мальчик становится мужчиной. Твои сверстники охотно бывают на княжеских трапезах. Князь чтит славных воинов, но не обделяет и юношей, которые еще не совершили ни одного подвига.
Дункан не так давно сам сидел вместе с юношами за дальним столом и теперь был не прочь намекнуть, что в Скаре его уже считают отличным воином.
Бреннан удивленно поднял бровь.
– Меня не звали. Дункан усмехнулся.
– Неужели правду болтают, что ты сын ирландского короля? Ты пришел к нам в Скару, а не мы к тебе. Князь приглашает на пир только тех, кому хочет выказать особое почтение. Остальные сами приходят и просят их принять. Ты что думаешь, князь будет первым кланяться мальчику, который ничем еще не успел себя прославить? Ведь ты здесь никому не известен. Хоть ты и явился с оружием, но, может, и не умеешь с ним обращаться.
