Ругать Камчатку не пристало,
а больше принято хвалить,
но почему же так устало
гляжу я на её гранит?
И предки, что сюда сослали,
глядели так же на неё,
прошли через собачьи лаи,
с отливом синим вороньё.
Земля усталости российской
и человеческой вообще,
где все живые – в чёрном списке
и каждому предъявлен счёт.
Камчатка – скважина дверная
американского замка,
но ключ где – я о том не знаю,
и это тайна на века.
Он есть, волшебный этот ключик,
лежит в каком-то сундуке,
в каком – гадает весь Вилючинск
у капитанов по руке.
Не капитанов – командиров
больших подводных крейсеров,
извечных русских мойдодыров,
что ставят только на зеро.
Всегда гроза в начале мая приятнее, чем снегопад,
Есенину не надо рая, но он не видел этот ад!
Конечно же, не ад кромешный
– просветы в тучах всё же есть,
Но не испытываю нежность и созревает в сердце месть.
Я отомщу родному краю – уеду отдыхать на юг,
Где денег, правда, взять не знаю, что усложняет месть мою.
Но я уеду. Надоело. Ну сколько можно пурговать?
Хотя и не в погоде дело, о ней мы говорим сперва.
Ну, помечтали и – за дело: за мир, за труд и даже май,
Косноязычно, неумело, но только, знаешь, не замай!
Мы разгребаем снег лопатой и долбим лёд её штыком:
Ни перед кем не виноваты и не жалеем ни о ком.
Зима на сердце у России, ну не сказать, конечно, смерть —
И что вокруг заголосили, как будто не в своём уме?
Я сам почти мертвец со стажем, в который раз уже убьют?
Жива, мертва – по мне всё та же, и – дайте родину мою!
А что до юга – то простите, ну кто о юге не мечтал!
И наш духовный предводитель вознёсся с вечного креста.
И тут, глядишь, придёт мессия в просвете между облаков,
Ведь кто-то ворожит России на протяжении веков!
Если ты родился на Камчатке
и при этом сильно нагрешил,
то рискуешь жизненный остаток
в той же самой провести глуши.
Я про жизнь не знаю после смерти,
старость – это самое и есть,
попугай мне вытащил конвертик
на Камчатке до конца осесть.
На краю земли у края жизни!
Ну скажите – разве не мечта?
Умирать положено в отчизне,
даже если это неспроста.
Я хожу, как нищий оборванец,
улыбаюсь искривлённым ртом,
и какой-то ительменский танец
я готов изобразить притом.
Ах, Камчатка! Дьявольское место!
Щиплет веки сероводород,
здесь и люди из другого теста,
всё пропащий в основном народ.
И не нужно никакой Голгофы,
если есть Авачинский вулкан,
где-то там на свете петергофы,
здесь – до горизонта океан!
Грешники в тельняшках и бушлатах
день и ночь на леерах висят,
и не почтальоны виноваты,
если выбывает адресат.
Здесь железной не было дороги,
если честно, и обычной нет,
а посёлки – бывшие остроги,
как в забытой Богом стороне.
Я пляшу свой ительменский танец
у земного диска на краю,
солнце тянет свой протуберанец,
как змею в адамовом раю.
Будто бы объелся мухоморов —
это вам не плохо закусил!
Как певец, который пел о море
и внезапно выбился из сил.
Я простой камчатский бич и грешник,
места нет для нового клейма,
Все мои попытки безуспешны,
лишь бы только не сойти с ума.
А сойду – тут рай для сумасшедших,
тут один сплошной немой восторг,
губернатор как безумный фельдшер
указует дальше на восток.
Я пишу про Камчатку плохие стихи почему-то,
А быть может от долгой зимы я смертельно устал.
И не радует даже апрельское светлое утро,
И сосульки, которые светятся будто хрусталь.
Мне опять не хватает проклятой московской толкучки,
И прогорклого воздуха древней столицы моей,
Волочусь за Москвой, как кобель за весеннею сучкой,
