Не дали узнать ничего и Елене Константиновне, примчавшейся в реанимацию после звонка из милиции. Поразительней всего, что после повторной доставки отца в ГКБ №71 в бессознательном состоянии, ей – не последнему в медицинских кругах человеку и ученому секретарю ЦНИИ стоматологии – даже не дали пяти минут посидеть у постели умирающего отца. Может, боялись, что очнется и все расскажет? Елена Константиновна считает, что причина могла быть иной:
– Я умоляла дать побыть в последнюю ночь с отцом, узнав, что до утра он не доживет… Мне отказали в резкой форме – выгнали за дверь! Вероятно, напугались, что у «бомжа» объявилась дочь – доктор медицинских наук. Подозреваю, что всю «историю болезни» переписали и подтасовали ночью после моего ухода. Отсюда записи про якобы сделанные осмотры, о том, что отец «протрезвел», «контактен», «сам ушел», ведь если бы он действительно был в контакте, то назвал бы им мои телефоны, адрес, который так и не проставлен в медкарте… Поначалу я не знала: почему мне не хотят показать тело умершего отца? После догадалась – боялись, что я на вены посмотрю: а были ли там капельницы? А мне не до вен было, такое горе…
Надо сказать, что в силу знакомств до ЧП доктор медицинских наук Кречина с нашим городским здравоохранением не сталкивалась. А потому не встречалась, как мы, с хамством и яростью, с которой ощетинивается система, когда ей наступают на мозоль. А тут ей дали по полной программе, сотворив диагноз «пьяного пациента» ввиду «запаха изо рта, заторможенности и неадекватности поведения».
– Мне с самого начала сказали: «Куда ты лезешь, отступись! До 71-й больницы ее главврач Хрупалов в городском комитете работал и представлял его сторону во всех судебных тяжбах с больными… Эту стену не пробьешь…» – рассказала дочь.
Как водится, скептики были правы. Кунцевская прокуратура Москвы отправила жалобу в Комитет здравоохранения Москвы, тот рапортовал, что «главврачу Хрупалову поручено принять меры», а про отца Кречиной указали, что «при анализе медицинской документации не обнаружено данных о невозможности больного самостоятельно передвигаться»
.
«Вместе с тем, – рапортует прокурору первый зам. председателя комитета С. В. Поляков, – медицинский персонал приемного отделения в течение 11 часов принимал все необходимые меры для установления точного диагноза».
От этого ответа остается впечатление большой и кропотливой работы, которую проделало ведомство, чтобы не допустить возбуждения уголовного дела. Чтение «мер» поражает озарениями умов. И рентгены-то с ЭКГ в приемном отделении делали, и осмотры вели – вот только с пациента мокрую одежду почему-то не сняли и не умыли его. В акте судебно-медицинского освидетельствования умершего Кречина К. М. так и сказано: «Тело грязное, неухоженное…»
А вот объяснения выездной бригады, подобравшей ветерана, по их свидетельству, якобы «в 15 метрах от ворот проходной на территорию ГКБ №71»:
«С самого начала у меня сложилось впечатление, что этот вызов будет скандальным», – с гениальным провидением пишет в объяснении врач неотложки Н. Сафина. Ее напарница – фельдшер Н. Буденкова – рисует «героическую» сцену битвы за жизнь пациента. Вот ветерана осмотрели, послушали сердце и решили тут же в машине поставить капельницу (хотя больница, заметьте, через 15 метров за воротами!). Раствор реополиглюкина в машине (ноябрь все же!) оказался холодным. «Пока Сафина осматривала Кречина, я подогревала раствор около печки», – докладывает о преодолении трудностей – в двух шагах от стационара – старательный медик. Прямо не выезд, а подвиг в пустыне или тайге, где один врач сделал операцию при свете лучины осколком стекла от разбитых часов! А между тем, подобрав Кречина, «скорая помощь» оставалась на выезде в больнице еще час. Что задержало ее, когда до дверей реанимации минута езды? Не знали, что «нарисовать» про «скандальное» обнаружение пациента в зоне ГКБ, держали «совет в Филях»?
