– Две тысячи? – Зосимов машинально бросил руку в карман пытаясь вспомнить, сколько денег при расчете выдал ему черноусый Муса, сколько он оставил в «Трех богатырях». Выходило мало, очень мало. Но натюрморт никак нельзя было упускать.
– Что папаша, проблема с финансами? – заметил продавец заминку художника. – Понимаю вас, сейчас всем трудно – кризис. А, может вы считаете, что я дорого прошу? Ошибаетесь, милейший, эта картина даже без рамки стоит таких денег. Думаю, вы согласитесь со мной: две тысячи по нынешним временам – не шибко большие деньги.
– Смотря для кого, – нашел в себе силы огрызнуться Зосимов.
– А вот здесь вы совершенно правы, уважаемый, – снисходительно осклабился продавец. – Я сегодня утром своей супружнице кинул тысчонку на мелкие расходы, так она сразу пасть разинула: ты что мне копейки суешь?!
– Ну, знаете ли, ваше сравнение здесь неуместно! – искренне возмутился художник. – Может, для вашей жены тысяча рублей – копейки, лично для меня это – приличная сумма!
– А чего тогда по рынку шарахаетесь?! – в свою очередь озлился бородатый. – Не имеешь «бабок» – сиди дома! Все такие шибко культурные! А заглянешь в карман, там – вошь на аркане, да блох как на соседском Тузике! А гонору-то, гонору – выше рыночного забора! Мой вам совет: идите и купите своей жене медное колечко в уличном киоске, то-то она рада будет.
– Ты мою жену не тронь! – переходя на «ты», заорал неожиданно для себя осмелевший художник. – Ты ее мизинчика не стоишь, хам! Не тронь ее, эскиз недоделанный! Я тебе сейчас за свою жену скальп сниму… – Подняв вверх обе руки, Зосимов навалился на прилавок, отчего стал похож на отощавшего медведя – шатуна, пытавшегося добраться до куска мяса.
– Но-но, папаша! – трусливо отшатнулся от прилавка продавец. – Только без рук, без рук! И попрошу вас, ведите себя прилично, мы же с вами интеллигентные люди! Не забывайте: сейчас у нас не старое время, демократия у нас, либеральность! Уважаемый, если хотите знать, я исправно плачу налоги! Я помогаю двигать реформы! Я полицию содержу, вот! – Бородатый боязливо оглянулся по сторонам. – Давайте договоримся тихо-мирно, как цивилизованные люди… – Он вытер остатки пивной пены с бороды и, ударив указательным пальцем по прилавку, как бы поставил точку в цене: – Тыща!.. двести! Больше не сбавлю, я не желаю торговать себе в убыток.
И, шумно высморкавшись в клетчатый потолок, он принялся медленно, медленно сворачивать натюрморт в трубочку, исподлобья сторожа каждое движение покупателя. Видя, как толстые пальцы бородатого грубо мнут нежный холст, Зосимов испугался.
– Стойте! Погодите! Я согласен! – закричал он, роясь в карманах куртки. – Минуточку! Я сейчас, сейчас…
Наконец, достав дрожащей рукой мятый комок бумажек, Зосимов на прилавке стал пересчитывать: «десять… шестьдесят… сто… сто сорок рублей… и девять рублей мелочью… Ну и подлец же Муса, обманул… и я хорош, зачем забежал в закусочную?»
– Извиняюсь! Вот, сто сорок девять рублей… все, что имею. Еще раз извиняюсь… больше нет, к сожалению… Вы уж простите, – жалобно бормотал художник, выворачивая наизнанку карманы и подобострастно улыбаясь.
Бородатый, цепко схватив купюры с прилавка, шустро пересчитал их.
– М-м-м! – неопределенно промычал он. – Даже не знаю… вообще-то…
Зосимов, испугавшись, что бородатый передумает продать ему натюрморт, решительно сдернул с головы шапку.
