На глазах Музы выступили слезы, чисто по-женски сейчас она была не прочь всплакнуть, но не в сей момент, поэтому переборов себя, Муза жестко ткнула пальцем в холст.
– Смотри сюда, жук ямайский! Вот сюда… Видишь, этот букет цветов похожих на тюльпаны? Запомни: никакие это не тюльпаны – это рыжая башка Кузьмича! Не букет – башка! Он как уронил ее на стол, так и уснул. Со свистом храпел, зубами скрипел, а ты все возле мольберта крутился, все кистью махал, будто на тебя что-то нашло…
– Вдохновение – ляпнул Зосимов, потихоньку начинающий понимать, что этой ночью он совершил что-то, что-то такое… пока еще не совсем ему понятное, но из ряда вон выходящее. И вот сейчас это «что-то, что-то» выходит ему боком.
– Идио-от! Какое вдохновение?! Дурь на тебя нашла! Дурь пьяная тебя всеми четырьмя колесами переехала, мозги у тебя вышибла… начисто! – уже как врач поставила диагноз супруга. – И последнее, наиболее убедительное и неоспоримое доказательство. Посмотри внимательно на холст, видишь по углам что-то вроде вмятинок – это твои пальчики, вернее – отпечатки твоих пальцев. Вот они, смотри, любуйся! Главная улика! Может, ты спросишь: откуда они появились? Объясняю… когда ты закончил свое творение, то повесил его сушиться на батарею. Аккуратно, за уголки двумя пальчиками взял! Пьяный-пьяный, а сообразил! Так что, отпечатки твои у меня имеются, улики налицо, отпираться бесполезно, время сознаваться и каяться…
Как настоящий преступник, пойманный на месте преступления и сознавшийся под тяжестью улик в содеянном, Зосимов виновато опустил голову.
– Ты еще благодарить меня должен, что я спасла твой «шедевр мирового искусства». Это надо же было додуматься – на горячую батарею повесить! Пока вы с Кузьмичом дрыхли, я его феном для сушки волос спасала. Очень уж он мне понравился, думала на кухне повесить. Эх, Зосимов, Зосимов, пропьешь ты свой талант!
– Давай, издевайся над мужем, – тоскливо буркнул Зосимов.
– Ой, какие мы творческие все обидчивые! – мстительно уколола жена. – Как гадость мне преподносить, так ты – герой! а как мою правду-матку выслушать, так сразу как страус морду в колени прячешь. Впрочем, с тобой все ясно, крыть тебе нечем – сознавайся. Или не созрел?
– Наговорить можно все, что угодно, особенно когда я в таком положении, – Зосимов исподлобья метнул на жену злой взгляд.
– Ой, страшно-то как! Не пугай – пуганая! – самодовольно парировала его взгляд Муза. – Значит, не желаешь ни сознаваться, ни каяться? Что ж, ваше право… но я тебя все равно добью. Ты как то мочало, начнем сначала. Ладно, сначала так сначала. Итак, как сказал бы прокурор, следствие продолжается! Слушай меня дальше… Уже под утро позвонила жена Кузьмича, поинтересовалась, не у нас ли ее чудо. Я успокоила ее, потом пошла вас разбудила, чтобы старика выпроводить, а тебя на диван уложить. Ты встал и пошел по квартире шарахаться, как кот голодный. И до чего только додумался, уму непостижимо! – целых пять селедок Кузьмичу подарил! Пя-ять! Самых крупных! Какой благодетель! А ты их ловил, ловил?! – гневно взвизгнула супруга.
– Я не рыбак, – сипло отпарировал Зосимов и чуть было не добавил, что он – художник, но вовремя прикусил язык.
– Да лучше бы ты пошел рыбачить! – топнула ногой Муза. – И я – дура, почему не спрятала селедку в холодильник, в раковине оставила… – Она вдруг схватилась за голову. – Ой, господи! И впрямь дура! Как же я сразу не сообразила?! Этот запах сельди! И запах от твоего натюрморта! Он – на столе, сельдь – в раковине! Ты, не найдя с пьяных глаз сумки, в натюрморт… в свой холст завернул… селедку! О! Вот откуда он – твой реальный запашок! Натура твоя! Реализм!
