В мою семью. Ты входишь в мою семью, твою мать.
Сдержался. Выдохнул.
Я сбрасываю наручные часы на постель. Они сжимают запястье. Нервируют. Без часов свободнее дышится.
Настя, до которой не дотронуться, тоже изводила. Терапевт говорил, мне терпением надо запастись. Настю не заставлять вспоминать, чтобы она сама и ни в коем случае не под давлением.
Но то случилось в мае. Сейчас, блядь, декабрь, а она все как на волка на меня смотрит.
– Спасибо за заботу о папе, – произносит Настя.
– Это мой долг, – сдержанно киваю. – Я узнавал, скоро его выпишут.
Настя замолкает, и благодарность ее на этом заканчивается.
Дальше она потирает ладони и выпаливает как на духу:
– Ты знаешь, как погиб Саша?
Я отвел руки за спину, сцепляя их в замок. И напряженно стиснул зубы.
Нахера ты спрашиваешь это у меня, девочка? В моей спальне. Со мной наедине. Не видишь, что я на грани?
– Конечно.
– Мы ехали к моей подруге Рите на День рождения, – начала рассказ, будто не слышала мой ответ. – Загород. Мы в ту минуту почти подъезжали к дому Риты, который она сняла на День рождения.
Настя спешно улыбнулась, держа лицо.
– Позже в заключении напишут, что Саша не справился с управлением автомобиля. Он погиб на месте.
Настя говорит почти ровно, стойко. Плакать при мне не собирается, и правильно. Ее слез по другому мужику я не выдержу, блд.
– Ну и что? – спросил холодно.
– Я тоже должна была не выжить. Но выжила вместе с ребенком. Почти чудом. А еще я не верю в случайности.
– Что ты хочешь сказать?
Я коротко моргнул, уже понимая, к чему она клонит.
– Саша прекрасно водил автомобиль. Он никогда не превышал, а машина была в идеальном состоянии. Нам ее Назар Багров, его дедушка подарил на свадьбу. Новую.
Я моргнул, сбрасывая пелену.
Я это все знал.
К чему ты клонишь, девочка?
Настя сложила руки на груди. Защитный жест. И соблазнительная шелковая пижама на ней. На моей женщине. Да, у меня это отобрали. Но я вернул. Рано или поздно Настя вспомнит нас. А если не вспомнит, то смирится. Слава богу, ребенок был моим.
– Я не видела тебя на похоронах Саши, – выпаливает шепотом, растеряв храбрость духа и перейдя к главному. – И в Петербурге тебя не было. Где ты был в день, когда произошла та авария?
Вспоминаю разговор с Вяземским.
Про ад. Так вот, похоже я нащупал его дно.
– Мне кажется, все, что тебя должно сейчас касаться, это ребенок в твоем животе. И еще, Настя…
Я сделал шаг навстречу ей.
Настя отшатнулась. Резко. Почувствовала мой настрой, как комната завибрировала – почувствовала.
– Тебе не кажется, что такие вопросы лучше не задавать мужчине, которого ты боишься?
– Я тебя не боюсь, – моргнула несколько раз, продолжая отступать. – Я чувствую, что нужна тебе. Не понимаю, для чего и как долго, но пытаюсь выяснить.
– Чувствуешь правильно. Но копаешь не там.
– И все же я хочу услышать ответ. После аварии даже экспертизу толком не проводили. Дело быстро закрыли, машину утилизировали. Хотя машина живая была. Просто Саша – уже нет.
Настя ударилась лопатками об стену.
Чуть поморщилась, но взгляда с меня не свела. Испуганного взгляда, но в то же время очень уверенного.
Я подошел, почти упираясь в нее своим телом.
Я ждал, что она придет и захочет остаться. Без принуждения. А она обвинила меня в аварии, где могли погибнуть трое: один ублюдок, другая моя женщина и наш с ней ребенок.
Глупенькая.
– Мы с ним никогда не были близки, – бросил я. – Разные родители, разное воспитание. Не пришел на похороны, чтобы не забрать тебя раньше времени. Ты была не готова еще. В остальном… когда обвиняешь в убийстве, говори прямо.
