Глаза уже хорошо ориентируются в лунном свете, поэтому темный пакет с красными пятнами сильно бросается мне в глаза. Одной рукой удерживая фотографии, я достаю из пакета содержимое.
Белоснежная рубашка была в чьей-то крови.
Боже.
Этой ночью я отдалась жестокому мужчине. Я крепко стиснула челюсти: я ведь до сих пор чувствовала его член в своей ладони и слышала его тягучее дыхание со словами «Быстрее, Настя. Быстрее». До сих пор.
Зажмурившись, я глубоко вздохнула.
Вместе с возникшим напряжением в низу живота я услышала, как назвали мое имя.
– Настя?
Рубашка выпала из моих рук, а фотографии я отпустить не смогла. Хотела бросить Багрову их в лицо, но сил не было.
– Что ты тут делаешь? – его голос становится строже, страшнее.
Низ живота стало неприятно потягивать. Малыш, подожди, тебе и семи месяцев нет, ты не можешь родиться. Рано рождаться, давай мама здесь сама разберется сначала?
– Объясни! – крикнула я из последних сил. – Объясни, что все это значит?!
Громкий голос эхом разнесся по пустому дому. Данияр подошел ко мне и мягко изъял из моих рук фотографии. Так мягко, словно они имели для него высокую ценность. Он уже успел надеть домашние штаны и, вероятно, обыскать весь дом в поисках меня.
– Это не первая наша близость? – спрашиваю первое, что приходит в голову, но очевидно не первое по важности.
– Я надеялся, ты вспомнишь сама, – раздалось мрачно сверху. – Не первая, Настя.
– Объясни же мне! – процедила я.
Я схватилась за низ живота, стараясь дышать реже, но глубже, как смотрела на курсах, что для меня оплачивал Данияр. Надо было успокоиться и взять себя в руки, но было так плохо и страшно, что малыш, кажется, решительно взбунтовался.
– Что с тобой?
– Я не знаю, – отвечаю я непослушными губами.
Багров усаживает меня на свое кресло, и перед моими глазами снова возникает пакет. И кровавые пятна на белой рубашке. Данияр сжимает мое запястье и не отпускает, не замечая следов, что забыл убрать от меня.
– Ты убил человека? – шепчу я. – Ты убил?..
– Не об этом думаешь, Настя, – жестко отчеканил Данияр. – Ты бледная, пульс большой.
Данияр нервничает, будто что-то осознает. Словно чего-то опасается. Фотографии стали спусковым крючком, а белая рубашка – выстрелом.
Я начинаю дрожать, потому что неожиданно для себя ощущаю много влаги между ног. Разведя ноги шире, вижу мокрое пятно на сорочке. Данияр тоже это видит, но он хорошо овладевает своими эмоциями и хватает телефон, который совсем недавно бросал в стену. Он звонит охране и велит прогреть машину, направление – роддом.
Закончив разговор, он неожиданно хватает мое лицо и убеждает посмотреть ему в глаза:
– Это нормально. Ты рожаешь, Настя.
– Срок… маленький. Данияр, я, кажется, теряю ребенка. Я его теряю.
– Нет уж, родная. Послушай меня, все немного иначе.
Данияр начинает нервничать, на его лбу выступили капельки пота, а руки были очень-очень горячими. Перед моими глазами все еще стоят наши счастливые фотокарточки и рубашка в крови. И моя намокшая сорочка.
– Блядь, родная, я думал, у меня еще много времени, – признается Данияр.
Я хватаюсь за живот, пытаясь настроить себя на лучшее.
Но все хорошее осталось позади. Впереди маячила тонна горечи и лжи.
– Срок больше, чем тебе озвучил врач, – сообщают мне.
– Что?
– Сейчас у тебя 34 недели. Не 28, как ты думаешь. Я думал, у меня еще месяц в запасе, Насть. Думал, успею рассказать.
Губы непроизвольно растягиваются в улыбке. Вот же глупости, я бы заметила, не так ли? Хотя я отмечала несколько раз, что живот большой не по сроку.
