Я в твоей голове - страница 21

Выходит со своей стороны, небрежно вытаскивая меня за ногу из машины. Мычу, чтобы не прикасался ко мне, но моя участь определена. Выпадаю на плитку, ударяясь мягким местом. Сволочи, вернули в этот проклятый особняк. От чего бежала, туда и вернулась.

Поднимаю глаза, на балконе встречаюсь взглядом со своей сестрой, которая демонстративно складывает руки на груди. Постукивая пальцами по руке, отходит от перил, скрываясь в глубине дома.

— Давай вставай! — Подхватывают меня под руки и волокут в кабинет к человеку, смерти которого я жажду каждый день.

На все готова, чтобы это произошло. Даже продать свою душу.

Двери из дорогого дерева с грохотом об стены распахиваются, оказываюсь на пороге змеиного логова.

При виде мужского силуэта около окна холод пополз по телу змеей. И это не страх, а безысходность и бессилье. Жалкий беззвучный вопль застревает в горле. Кричать некому о помощи, только в беспросветную пустоту, от которой в ответ будет лишь холодная тишина. Подтверждение тому, что ты давно уже одна.

— Вот, Аркадий Евгеньевич, успели поймать. Собиралась за город мотануть.

Он разворачивается к нам медленно, останавливаясь в полуобороте. В руках крутит серебряный портсигар, открывает его, вставляет в зубы сигарету. Чиркает спичкой о коробку, и маленькое пламя вспыхивает во тьме. Меня передергивает от этой искры. Я не могу смотреть спокойно на огонь, и неважно, каков его размер, остаточные воспоминания о пожаре в прошлом дают о себе знать.

— Так вот как проявляет благодарность за теплый приют моя маленькая Линда? Очередным побегом? — ровным голосом спрашивает.

Глубоко затягиваясь, выпускает дым на волю. И мне кажется, он выдыхает не теплый дым, а холодный пар. Поворачивается ко мне, давая хорошо рассмотреть свое лицо, изуродованное огромным красным шрамом, рассекающим его пополам. Багровый рубец тянется от виска по диагонали к правой заостренной скуле, задевая глаз, отчего тот, некогда зеленый, помутнел, затянулся белой пеленой.

— Ну что ты стоишь на пороге как неродная? — без каких-либо эмоций продолжает свою лживую тираду. — Ближе подходи, — подзывает аномально длинными пальцами, напоминающими паучьи лапки, а тень от ночного напольного торшера падает на его впалые щеки, заостряя еще больше овал лица. — Освободить её! — сдержанно командует, а сам комкает тлеющую сигарету в своей костяной ладони.

Один из шестерок вытаскивает из кармана нож-бабочку. Разрезает изоленту на запястьях, следом небрежно сдирает липкий кусок с моих губ. Кожа начинает печь в этом месте. Растираю его пальцами.

— Оставьте нас одних. А ты ко мне ближе, — перебирает пальцами.

Делаю шаг вперед и останавливаюсь.

— Ближе, — сжимает руку так, что она хрустит. — Еще ближе.

Делаю еще пару шагов вперед.

— Ну что же ты, Линда, такая непослушная?

Останавливаюсь около него.

— Чем плохо быть моей маленькой вещью? Пора тебя воспитывать, как каждую в моей собственности шкуру, — делает размах своей костяной ладонью, ударяя меня по щеке, задевая левый край губы, из которой тотчас потекла кровь. А я, не удержавшись, падаю на пол, пытаюсь отползти подальше от него.

Он снимает с пояса ремень.

Примерно представляю, что меня ждет сейчас.

«Это не боль. Мне не больно. Мне не будет больно».

Через секунду ожидание встретилось с действительностью — хлёстким ударом ремнем по спине. Кожа стала пульсировать, я сжала зубы, чтобы не произнести ни единого звука и не доставить ему удовольствия. Свист за свистом обрушивались на меня, и на четвертый размах я сдалась и взвыла. Майка разорвалась в труху. И ремень уже ударил по голой спине.