Нельзя верить мужчинам. Они причиняют слишком много боли.
Уже решаю наплевать на его просьбу и уйти. Пусть увольняет. Заберу Васю и уеду в Столицу. У нас все будет хорошо, там будет работа. Наверное… Сколько нас там таких? Смешно же! Но я ведь до этой должности как-то жила семь лет?
— Не уходи, — он ловит меня у лифта. Нагло обнимает за талию, как свое. Прижимает спиной к груди. Утыкается носом в волосы. — Прости меня, — с надрывом в голосе. — Я могу все объяснить.
— Не надо, — пытаюсь расцепить его пальцы и освободиться. Не отпускает. — Поигрался в семью? — горько усмехаюсь. — Понравилось?! — дергаюсь, но Антон держит. Только крепче прижимает к себе не боясь помять дорогую рубашку и пиджак.
— Я не играл. Все было настоящим, кроме …
— Кроме тебя самого. Такая мелочь!
— Снеж. Снежинка моя, — шепчет в волосы, а моя одежда пропитывается его парфюмом. — Я просто испугался собственных эмоций и отпугнуть не хотел. Надо было вчера сказать.
— Не надо было лгать с самого начала, — мне все же удается вырваться. — Я пойду, Антон Сергеевич. Много работы. А вдруг еще штраф выпишут, — припоминаю ему его же слова. — за то, что до сих пор не на месте!
— Черт!!! — слышу удар в закрывшиеся створки лифта.
Вытирая с лица слезы почти бегу до офиса, поднимаюсь к себе в кабинет, закрываюсь и стекаю по двери прямо на пол. Реву в голос обнимая руками колени. Поверила… Это так обидно. Почему все мужчины с большими деньгами считают, что им можно вот так делать? Врываться в чужую жизнь снежным вихрем, сметать все преграды, давать надежду, а потом…
Надо работать. Только сосредоточиться не выходит. Нельзя за три дня так привязаться к человеку! Это же дикость! Так не бывает! Почему мне тогда так больно и обидно? Запах его раздражает. Он на мне везде и отвлечься совсем не получается.
Антон не появляется до вечера. И в шесть не открывается дверь моего кабинета. Точно дикость. Не влюбляются так быстро в двадцать пять!
Закончив, еду на автобусе за Василиской.
— А где Антон? — с ходу спрашивает дочка.
— Не знаю, малыш, — глажу ее по волосикам. — Одевайся.
— Ты почему грустная? — она достает из шкафчика уличную одежду, стягивает с себя вязаное голубое платьице.
— Устала просто, котенок. Собирайся скорее. Домой хочется.
Помогаю ей. Застегиваю курточку, сапожки, поправляю шапку. Возле детского сада зачем-то оглядываюсь на припаркованные у забора машины. Чего я жду? Взгляд цепляется за белый Логан, и сердце колотится быстрее. Там пусто. Это не его машина. Да и та была ли его? В чем еще он лгал мне?
— Мамочка, купим слойку? — просит Вася, пытаясь утянуть меня к киоску с выпечкой. Оттуда доносится потрясающий аромат ванилина и корицы.
— Давай. А в выходные будем с тобой пирожки печь. Хочешь?
— Хочу. Мне вот эту можно? — упирается пальчиком в стекло прямо напротив поджаристой слойки с вытекшим вишнёвым джемом.
— Можно, — раздается за нашими спинами мужской голос.
— Антон! — визжит Васька и собирается его обнять. Удерживаю дочку. Она тут же недовольно куксится. — А мамочка любит слойки с яблоком, — говорит очень тихо эта маленькая егоза, глядя на него исподлобья и шаркает ножкой по снегу.
— Понял, — улыбается Завьянов, подмигивает малышке и покупает слойки: одну с вишней, одну с яблоком. Отдает пакет Василисе.
— Спасибо, — малышка стаскивает зубами варежку, достает свою вкусняшку, кусает и тут же пачкает пальцы вытекшим джемом.
