Чё-то я в ахере. Дубею от холода, переставая чувствовать конечности, и, нелепо распластавшись на каменной лестнице, сижу в полном ахере.
Немножко не рассчитала она, бл!
— Белинская, отвечаю, ты самая отбитая баба из всех, кого я знаю. В край конченая просто! — выдаю то единственное, что вертится на языке.
— Так и быть, приму как комплимент.
Мдааа...
Такой маразм на самом деле. У обоих зуб на зуб не попадает, сидим обтекаем, трясясь и превращаясь в сентябрьских сосулек, смотрим друг на друга...
И ржём.
Тупо ржём в голос, чем вводим в окончательный ступор собравшихся вокруг оленей. Сто пудово со стороны кажется, что мы оба угашенные в хлам и как же круто, что нам абсолютно насрать на это.
Жаль от потенциальной пневмонии так же легко не отмахнёшься, а то в носу уже что-то подозрительно щиплет.
— Пошли греться, чеканутая, — с трудом поднимаюсь с карачек, протягивая Рорке руку. Правда почти сразу и ловлю её, а то девку прям повело. — Ты как?
— Сахар поднялся.
А, точно. Она ж диабетик.
— Дойти до машины можешь? Или волочь придётся?
— Да уж справлюсь, не утруждайся. Ты и так план геройства перевыполнил на сегодня.
Идем. Точнее неуклюже семеним, собирая кто носками, а кто босыми пятками все уличные плевки, но под конец уже практически бежим по мосту, потому что за шиворот так задувает, что ускоряешься на автомате.
— Во вы дебилы! — с выкриком в опущенное окно, проезжает мимо нас бэха.
— А иначе жить скучно, — насмешливо отмахиваюсь, первым добираясь до стоящего на аварийках джипу.
Трусливая парочка, кстати, слиняла, без зазрения совести бросив открытую машину. Вот так и доверяй кому-то.
Подхватываю валяющийся на асфальте шмот и, сбросив всё назад, ныряю в салон, хлюпая при касании с кожаной обивкой.
— Печку врубай, — требует запрыгнувшая следом Рора, устало откидываясь на спинку кресла.
— Уже. На максимум. И подогрев сидений тоже включил, чтоб наши задницы в румяные пирожочки превратить, — краем глаза слежу за заметно заторможенной блондинкой. Движения прям конкретно её выдают. — Живая?
— Почти, — вслепую нашаривают лямку рюкзака, но тот предательски перевешивает, падая под сидение. Помогаю достать, задумчиво наблюдая за тем, как пассажирка проводит свой стандартный ритуал: измеряет уровень сахара глюкометром и на автомате делает укол в живот. — Слушай, это ведь трындец. Быть в постоянной кабале от лекарств. А если их не окажется под рукой?
— Это же риторический вопрос, да? — прикрыв веки, стискивают опустевший шприц. — Или отвечать обязательно?
— Не, не надо. Догадываюсь, — вытаскиваю из-под её пятой точки проигнорированные телефоны и срываюсь с места, дав по газам. — Моську потом подтереть не забудь, панда.
— Всё настолько плохо? — оживая, подтягиваются, разглядывая себя в зеркале откидного козырька. — Тю, всего-то тушь слегка потекла. Терпимо.
— Так никто и не говорил, что ты страшилище, — включая повортник, сворачиваю на набережную, чтобы через соседний мост вернуться на противоположную сторону.
Лихо гоним по ночному Питеру, наращивая обороты движка и задыхаясь в образовавшейся духоте. Стёкла запотевают, обзор никакой, но уменьшать мощности совершенно не хочется.
Белинская сидит необычайно тихо. Лоб нахмурила и с регулярной периодичностью отлепляет от себя мокрую маечку, думая о чём-то своём.
Переваривает собственный косяк, едва не обернувшийся приездом катафалка, или ловит инсулиновый отходняк?
